Молитва лицемера. Марго Лурия

проделками затуманенного сознания. Здешние люди переставали расти и двигаться, даже старели медленнее, поддавшись похоти и смерти, что непременно шли, взявшись за руки. Здесь жили лишь ощущениями, игнорируя любые попытки души взяться за ум.

      И я понял, что пришёл сюда, ведомый исключительно ощущениями, только никак не похотью, как многие, а страхом. Поддаться соблазнам, пусть даже убивающим, было гораздо легче, чем отдаться в лапы меланхоличному упадку. И я хотел забыться в чем-то, что могло бы напитать меня, моё тело и дух. Но, чтобы, если не расти, то хотя бы просто двигаться дальше, следовало погрузиться в себя и немного прогуляться по чертогам. Я осознал, что любил своё отчаяние, некий комплекс ограниченности, потому что именно оно заставляло меня двигаться вперёд. Конечно, мотивировать себя чем-то более лицеприятным было бы проще, но печаль топливо ничуть не хуже радости.

      – Какой ужас. – протянул мой собеседник, закрыв глаза и скорчив гримасу отвращения, словно ему было стыдно за юнца, как за своего младшего родственника.

      – Его картины вам не нравится? Впрочем, натурщицу он выбрал явно не под стать произведению.

      – Она же просто ужасна, взгляните. То, что он изображает великую мать прародительницу, списывая образ со шлюхи, конечно забавно, но искусство видало и не такое. Как вам хотя бы шедевр итальянского художника, эталон земной женской красоты, написанный с мужчины любовника? Мне скорее противно от того, что он не пишет, а списывает. Передать красоту не сложно, а вот создать нечто прекрасное, в этом ведь и есть смысл искусства, и прекрасное это может быть как в красоте тела, так и в ужасе и мерзости.

      – Да и что есть красота? – перебил я его.

      – Вот-вот. Кривые зубы не признаются эталоном, но, иной раз, женщина с кривыми зубами восхищает куда больше идеальной ровности. А именно от таких бездарных писак и гибнет искусство. Люди перестают думать и стремятся только видеть и передавать увиденное, слышать и пересказывать услышанное.

      – Только я решил постигать жизнь, как всё начало безжалостно умирать.

      – Не печальтесь, всё когда-то рождённое умирает, и умирать оно начинает с момента рождения. Так что, по сути, вы ничего не потеряли. Ваше от вас не уйдёт.

      – Где же пишут, что моё, а что нет? – ковыряя пуговицу на полурасстёгнутой рубахе, я вдыхал дым от его сигареты.

      – Там, где вы этого не увидите. Да и признайтесь, если бы вы знали всё, стоило бы жить тогда?

      – Стоило бы, ещё как. Если бы я нашёл своё место в жизни, то жил бы там долго и счастливо, а не гнил в безумных поисках.

      – Вы глупец, счастье не спутник жизни, что никогда не бросит и будет утешать, как послушная жёнушка, это короткие мгновения истинной любви. А любовь, как известно, без жертв не обходится.

      – Хотите сказать, что всё самое прекрасное в жизни достаётся трудом и потом, где-то я это слышал.

      – Я хочу сказать, что вы ищете неправильно.

      – Не там? – я оглянулся.

      – Бордель не самое миролюбивое место, но и оно