Шлях. Виталий Томович Чепиль

и мы отправились с ней коротать лихолетье к ее родителям: моему деду Семёну и бабушке Наде, которую я стал панибратски называть просто "баба" и, кстати, называл так всю ее жизнь.

         Думается, что мои первые воспоминания относятся к годам трем-четырем, периоду начала войны, когда я проживал у бабушки с дедушкой в деревне Вильшанке. Странно, конечно, но эти воспоминания, хоть и фрагментарные, носят настолько яркий и отчетливый характер, что мама, когда я, уже в зрелом возрасте, упоминал о них, не верила мне и утверждала, что обо всем этом мне кто-то рассказал. Последнее исключается начисто хотя бы потому, что запечатлевшиеся в моем детском сознании подробности были настолько личными, что никак не могли быть известны никому из окружающих.

          Я хорошо помню Вильшанку. Это было утопающее в зелени село у подножия каменистых холмов. Известковых камней было везде очень много, из них делали все: от кладбищенских крестов до жилых построек. Видимо, это были последствия ледникового периода.

          Село пересекала, протекая как раз рядом с бабушкиной садыбой, то есть, усадьбой, маленькая речушка, густо поросшая с обеих сторон ольхой – по-украински: "вильха", что и определило, видимо, его название. По-русски оно обозначается как Ольшанка, что является, на мой взгляд, переводом неточным. Правильнее было бы, думаю, говорить "Ольховка".

         Перед сном мама или баба регулярно тащили меня к этой речушке мыть ноги, а по ночам в ней устраивали громкие концерты лягушки.

          Жили мы в аккуратно выбеленной, с маленькими окошками, крытой камышом или – по-украински, "очеретом" – хате. Ее заботливо подмазываемые глиной полы всегда посыпались травой или – зимой – душистым сеном. Особенно обильно украшалась хата всякой зеленью в летний праздник Русалы. Я сильно его недолюбливал, поскольку баба Надя, дабы пресечь мои возможные отлучки, постоянно страдала меня тем, что меня защекочут до смерти, именно в этот день, русалки.

          Со всех сторон хата была окружена выкрашенной в черную сажу призьбою, то есть, завалинкой. На этой призьбе, в большой миске, подогревали летом на солнце воду, в которой я купался. Однажды, войдя во вкус, я не утерпел и сильно желая принять ванну, забрался в миску самостоятельно. Результат был плачевный в прямом смысле этого слова – я тут же опрокинулся на землю и разразился ревом на всю округу.

          Рядом с хатой стояла шопа – то есть, сарай, а точнее, хлев, в котором находились корова и, кажется, несколько овец. Зимой ягнятки жили прямо в хате, бодались, прыгали, чем доставляли мне много радости.

          Вся садыба была огорожена сложенным из крупного, поросшего зеленым мхом камня, муром. Вокруг хаты – иначе, что бы это была за Украина – густо росли фруктовые деревья. Но настоящий садок находился внизу, в долине, в которой протекал источник с необычайно вкусной и холодной водой, им пользовались все в округе. Садок был достаточно большой, с кустами бузины и огромными папоротниками. Все это тоже было обнесено замшелым