Червоблох. Павел Деникин

в психушку. На какое-то время. Сперва – на время!

      – Крестный, ты провидец?

      – Не разделяю твоего сарказма, мой мальчик! Простая логика. В нашем пусть и безумном мире многое предсказуемо…

      – Я же просил, не называй меня «мой мальчик»! Меня это…

      – Да-а, ты уже давно не мальчик… мой мальчик. Всё-всё! Больше не буду!

      Наверное, в первый раз за день они от души рассмеялись.

      Чем заслужили пару десятков ненавидящих взглядов.

      – Пора бы нам отсюда от греха подальше, – заметил Виктор Ильич.

      10      

      – Здесь наше место встречи, – сказал Виктор Ильич.

      Они стояли возле старой избы у самой опушки леса.

      Павел оглянулся вокруг:

      – И сколько ждать?

      – Недолго, – Виктор Ильич подошёл к углу избы и раздвинул скрывающую нижние брёвна сруба сухую траву. – Вот!

      – Что – «вот»? – не понял Павел. Там, куда показывал крёстный, не было ничего, стоящего внимания. Кроме, разве что, жирной чёрной полоски, начирканной, по-видимому, углём или головёшкой.

      Виктор Ильич демонстративно хмыкнул, покряхтел, роясь в растительности, и выудил кусок угля.

      – Вот! Наш условный знак. – И начеркал жирную вертикальную полоску так, что получился крест. Сунул уголёк на место и, поплёвывая на руки, поднялся в рост. – Если ничего не случилось – не дай Бог, конечно! – завтра утром выйдем в путь.

      – Утром? – ужаснулся Павел и беспомощно посмотрел на где-то там, за макушками деревьев, заходящее солнце. – Крёстный, ты меня пугаешь!

      – Было б чему пугаться, – с ехидцей проворчал Виктор Ильич и вышел на дорогу. – Пошли, а то и взаправду в штанишки наложишь!

      – Очень смешно!

      – А то!

      В деревенском доме Павлу ночевать ещё не приходилось. Таки экзотика: печь, самовар, душистый домашний каравай с крынкой парного молока, пряный запах соломы и терпкий – табака-самосада, приветливые старики в крестьянских одёжах… Колорит, одним словом!

      Легли поздно, за полночь. Павел никак не мог уснуть на бугристом матраце выделенной ему лежанки. Кроватью это колченогое подобие язык не поворачивался назвать. Но спать мешал не только матрац: вокруг стояла оглушительная непривычная тишина, словно очутился в вакуумном коконе. Ни малейшего звука, ни шороха. Будто стоило выключить свет – и всё вымерло. Не слышно ни стариков, ни крёстного, ни собак во дворе. Не сказать, что жутко, но оторопь Павла взяла. Может, оглох? Может человек оглохнуть внезапно? Павел о таком не слышал. Он щелкнул пальцами.

      И наваждение пропало.

      Слух тут же уловил гудение старого холодильника и частое тиканье настенных часов. К ним присоединились ещё звуки: этакое своеобразное старческое кряхтение ветхого дома.

      А потом его напугал крёстный:

      – Ты чего не спишь? – Его громкий шепот был сравним с внезапными воплями в библиотеке. – Вставать рано!

      – Мне на какое-то мгновение показалось, что я оглох, – признался Павел, про себя раздумывая, ругать крёстного за