Семь жизней одного меня. Геннадий Вениаминович Кумохин

но тут вмешиваются обстоятельства непреодолимой силы.

      Прощать что-либо не в характере нашей учительницы географии.

      Мы зовем ее «Лисичкой», за то, что она вся такая остренькая и быстрая.

      – Так, – говорит она, открывая журнал на нужной странице, – сегодня отвечающих и искать не нужно – вон сколько у нас опоздальщиков. Ну-ка, Кумохин, бери указку!

      С неспокойной душой отправляюсь к доске.

      Сегодняшний вызов у меня не предусмотрен.

      Только на прошлом уроке я тянул руку, и, получив «пять», рассчитывал на две-три недели спокойной жизни на уроках географии. Обычно, этот метод себя оправдывал. Да, где угодно, но только не у Лисички. Теперь остается надеяться только на свою память.

      Некоторые ребята, завидуя, наверное, моим отметкам, считают меня зубрилой. Знали бы они, что я если и заглядываю в учебник, то только перед самым уроком. Все остальное дается мне как бы само собой.

      Но каждый раз, перед ответом, я глубоко вздыхаю и успеваю подумать почти со страхом:

      – А вдруг она не сработает?

      Но она срабатывает и на этот раз.

      Старательно подсовывает мне даты, цифры, сравнения. Почти как в учебнике, но только «своими словами».

      На место я возвращаюсь уже абсолютно спокойным.

      Достаю ручку, пишу. Все остальное для меня больше не существует. Наконец, ставлю точку, пододвигаю записку моему «цензору».

      По тому, как что-то меняется в лице Толика, догадываюсь, что это уже не просто так, не шуточка, что на этот раз я попал в точку. Но в какую? Должно быть, я скоро об этом узнаю. Сворачиваю листок и сам швыряю его на ту парту.

      Лисичка успевает заметить, но спасительный звонок предупреждает уже готовое вырваться замечание.

      Хватаю свою папку и выбегаю из класса. Последний урок – биологию – я твердо решил прогулять.

      Тихая и ясная пора, когда крепчающие день ото дня утренники тают бесследно в мягком сиянии ноябрьского солнышка, а оно на закате дарит вечера действительно лучезарные, переходящие в холодные ночи с серебристыми каплями звезд – это умиленное и радостное умирание было прервано неожиданно и резко.

      С вечера задул северный ветер, небо затянуло, а ночью разыгрался настоящий шторм. Мощным порывом с прикола сорвало укрывавшийся в бухте за волноломом теплоход «Некрасов» и выбросило на камни напротив Спецстроя.

      Пассажиров на нем не было, а экипаж, перегонявший теплоход вниз по реке, в ту ночь почти весь сошел на берег. Всю ночь завывал ошалело пароходный гудок. Редкие зеваки, рискнувшие выбраться из дома в такую непогоду, были вознаграждены кто стулом, кто ковром, выброшенными из кают, а кто и просто спасательным кругом или полированной под красное дерево доской.

      На рассвете два буксирных катера сняли теплоход с камней и, поддерживая его, словно санитары раненого бойца, бережно повели через шлюз вниз по Днепру.

      Наутро в школе только и разговоров было, что о «Некрасове», и о том, кому больше добра досталось. Героем дня оказался какой-то Гриша, контролер на водозаборе, который раньше всех оказался на месте происшествия.

      – Волны во какие – через парапет так и хлещут, –