Семь жизней одного меня. Геннадий Вениаминович Кумохин

чем здоровяк Мишка Нековальский, последняя ее жертва, который стоит у доски и, тараща от напряжения маленькие глазки, с натугой выдавливает чужие, режущие слух фразы:

      – Mein Vater гад ein Garten.

      Кто-то не выдерживает и прыскает.

      – Нековальский, не гад, а hat. Повторите за мной: hat. Und was machen sie in den Garten seines Vaters?

      Мишка задавленно молчит.

      – Arbeiten, arbeiten! – громко шипит Шемякин, нагибаясь между партами и показывая руками, будто копает землю.

      По немецкому у меня твердая «пятерка», такая, что тверже не придумаешь.

      Но заслуга в этом не моя, а Мориса Менделеевича, учителя немецкого языка в закарпатской школе, где я учился до приезда сюда.

      Вот кто был настоящий немец.

      Он с пятого класса разговаривал с нами только по-немецки и здорово нас натаскал. Вот уже год я пользуюсь старыми знаниями и, наверное, еще долго буду пользоваться. Иногда становится стыдно получать отличные отметки и ничего не делать, но я успокаиваю себя, что всегда успею взяться за иностранный по-настоящему, если в этом возникнет необходимость.

      А сейчас есть предметы и поважней.

      Впрочем, не только я чувствую себя свободно.

      На последней парте гремит пустой спичечный коробок – это Шема с Емелей играют в «коробочки».

      Марфа Ильинична уже несколько раз морщилась и махала рукой в их сторону.

      Потом вдруг «бац» – звук как при выстреле.

      Это Шема хлопает Емелю металлической линейкой по лбу.

      – Шемякин, выйдите, пожалуйста, из класса.

      – Марфа Ильинична, так ведь он проиграл!

      – Шемякин, выйдите из класса за то, что играете на уроке.

      Вовку дважды просить не надо. Он собирает свои тетрадки.

      – Емеля, айда!

      – Нет, Емельяненко останется в классе.

      С видимым сожалением Шемякин выходит.

      Учительница снова обращается к несчастному Нековальскому, который все это время стоит, переминаясь с ноги на ногу:

      – Нековальский, sagen sie mir, bitte, um wievie Uhr stehen sie auf?

      Дверь отворяется и в щель просовывается всклоченная голова Шемякина:

      – Емеля, выходи!

      Марфа Ильинична сердито оглядывается, но дверь уже захлопнулась.

      – Марфа Ильинична!

      – Ну, что еще, Емельяненко?

      – Можно выйти, я чернилами облился, – и он показывает ладонь, на которую только что выпустил баллончик чернил из авторучки.

      – Ничего, посидите, не маленький.

      – Так ведь, щипит! – Витька корчит страдальческую мину.

      – Ладно, отправляйтесь за своим дружком, только папку оставьте. Уроки еще не закончились.

      Класс тихо воет от восторга.

      Через минуту, выглянув в окно, я вижу, как они направляются через школьный двор на пятачок – так зовут площадку над спуском к морю – маленький ершистый Шемякин и большой, согнувшийся вопросительным знаком Емельяненко – комичная пара.

      Марфа Ильинична отпускает, наконец, Мишку.

      Он некоторое время продолжает стоять, и, вытянув шею, наблюдает за движением пера