Большой пожар. Владимир Санин

в кронштейн.

      – Напоил шефа, – с насмешкой сказал Ерофеев. – За такое из аспирантуры можно вылететь вверх тормашками.

      – Вверх тормашками… – Никита зашлепал губами. – Не у Гегеля вычитали, коллега? Не волнуйтесь за меня: для моего шефа научные интересы выше гастрономических…

      Никита говорил рассеянно, он будто к чему-то прислушивался, от него исходило какое-то беспокойство.

      – Вы ничего не чувствуете? – спросил он.

      Мы, все четверо, замерли и напрягли внимание. Через покрытые наледью иллюминаторы ничего не было видно. Судно скрипело, его подбрасывало вверх и швыряло вниз. Все, казалось бы, как полчаса назад, но что-то в поведении судна неуловимо изменилось, а что – я понять не мог.

      – Плавная качка, – чужим голосом сказал Никита.

      – Пугаете? – без улыбки спросил Ерофеев.

      Никита не ответил, но я увидел, что он сильно взволнован, и его волнение передалось мне. Плавной и продолжительной качкой судно предупреждает о том, что его центр тяжести переместился вверх и остойчивость на пределе, – это я знал.

      – Никакая она не плавная, – словно убеждая самого себя, сказал Ерофеев. – Обыкновенная.

      Судно резко положило на левый борт. Нас с Никитой выбросило на стол, а Ерофеев и Кудрейко вместе с креслами полетели на переборку. Через несколько очень долгих секунд «Дежнев» выпрямился. Из коридора донеслись топот ног и чьи-то крики.

      – Может, и обыкновенная, – сказал Никита. Он шарил рукой по столу в поисках очков и был очень бледен. – Но из шторма нужно выходить.

      Рассудив, что наиточнейшую информацию я могу получить лишь на мостике (ну в крайнем случае наорут и выпрут), я опрометью бросился туда. К моему удивлению, там было спокойно: то ли мы, как упрекал меня Никита, и в самом деле перепугались от незнания, то ли пребывание на командном пункте обязывало находившихся там людей к самообладанию, но переговаривались они по-прежнему тихо и немногословно. На меня внимания никто не обратил. Я пристроился в углу рубки у очищенного от наморози окна и уткнулся взглядом в необычно толстую, сплошь обледеневшую мачту. Мне показалось, что впереди мелькают какие-то огни, и, не выдержав, я шепотом спросил об этом у Лыкова.

      – Входим в бухту Вознесенскую, – неожиданно громко ответил он. – Васютин дежурному морской инспекции нажаловался, сукин сын, ЦУ десять минут назад получили.

      В голосе Лыкова, однако, я не уловил и тени осуждения – старпом явно «играл на публику». И как тут же выяснилось, играл напрасно.

      – Не вводи в заблуждение корреспондента, – послышался из темноты голос Чернышева. – Я задолго до ЦУ перетрусил, уже пятьдесят минут, как идем к бухте. Успокоился, Паша?

      – А я и не волновался! – с вызовом соврал я. – Разве что чуть-чуть, когда «Дежнев» «задумался». У вас здесь никто не ушибся?

      – С чего это? – удивился Лыков.

      – Как с чего? У нас от крена все попадали, Ерофеев палец вывихнул.

      – Архипыч, у нас был крен? – спросил Лыков.

      – Это тебе приснилось,