Шёпот древних лесов. Григорий Николаевич Меньщиков

донесся, как скрежет:

      – Ещё… вернусь… —

      Он повернулся и ушел – не побежал, а скользнул в туман, растворился между деревьями. Лес проглотил его, как болото глотает добычу. Иванка хотела крикнуть, броситься следом, но ноги не слушались. Радомир выругался, мужики схватились за топоры, но никто не двинулся. Они знали: он вернется. Не сегодня, не завтра, но когда-нибудь.

      Деревня выжила, но платой стали жизни. Лизавета, Фома, Дуняша, Петр, Гриша, Олена – больше половины ушли за эти ночи. Уцелевшие молчали, собирали пепел, хоронили мертвых. Радомир, сгорбленный, постаревший за сутки, больше не спорил. Мишка молчал, но тень в его глазах осталась – след вампира, что звал его к себе.

      Иванка стояла у опушки, глядя в лес. Туман стелился над землей, вороны каркали где-то в глубине. Она знала: Велемир жив, затаился, ждет. Олена ушла, отдав себя, чтобы дать им шанс, и теперь её знания – всё, что осталось против зла. Иванка вспомнила слова старухи о Кровяном князе, о рунах, о заточении. Она станет хранить их, как Олена хранила свои предания. Деревня не должна забыть.

      К вечеру она вернулась к своей избе, взяла нож и вырезала на косяке знак – тот, что видела на ящике. Знак заточения. Пусть напоминает. Пусть бережет. Лес молчал, но тишина была обманчивой. Иванка знала: он там, в темноте, набирает силу. И когда он вернется, она будет готова. Не для мести, а для защиты.

      Ночь легла на деревню, холодная и пустая. Ветер шептал в ветвях, но слов не разобрать. Пока.

      ***

      Зима легла на деревню толстым снегом, заглушив эхо той страшной осени. Избы отстроили заново, амбар подняли там, где нашли ящик, но копать глубже никто не решался. Уцелевшие – Радомир, Мишка, горстка мужиков и баб – жили тихо, будто боялись разбудить что-то ещё. Священник из дальнего села освятил часовенку, крест теперь блестел над крышей, но тени в лесу не исчезли. Вороны всё так же кружили над опушкой, каркая, как вестники беды.

      Иванка изменилась. Она редко улыбалась, глаза её стали острыми, как у Олены. На косяке её избы множились знаки – руны заточения, вырезанные ножом, что она теперь носила с собой. Днем она ткала, как прежде, но ночи проводила у окна, глядя в лес. Шепот не возвращался, но тишина казалась ей живой, затаившейся. Она собирала травы, что знала Олена, шептала старые слова, учила их наизусть. Деревня молчаливо признала её новой хранительницей – не ведуньей, но той, кто стоит между людьми и тьмой.

      Однажды весной Мишка прибежал к ней, бледный, задыхаясь.

      – Слышал опять, – прошептал он. – В лесу. Звал. Не меня… кого-то другого.

      Иванка вышла на опушку. Туман стелился, как тогда, ветер донес слабый скрежет – «Кровь…». Она сжала нож, сердце заколотилось. Велемир не умер. Он ждал, копил силу, искал новых жертв. Лес молчал, но где-то в глубине шевельнулась тень – слишком быстрая, слишком знакомая.

      Иванка вернулась домой, вырезала ещё один знак на стене. Она знала: он придёт. Не сейчас, но скоро. И когда это случится, она встретит его – не одна, а с теми, кого успеет подготовить. Тьма не спит. И она тоже.