Шёпот древних лесов. Григорий Николаевич Меньщиков

из темноты, звучал в её голове, даже когда всё стихало. Она знала – ответ в ящике. Утром, едва рассвело, она пошла к Олене. Старуха сидела у очага, грея руки над углями, и не удивилась, увидев гостью.

      – Догадалась, поди? – хрипло спросила она, не поднимая глаз.

      – Это не волки, – сказала Иванка, садясь рядом. – И не люди. Что в ящике, Олена?

      Старуха вздохнула, ткнула посохом в пол.

      – Пойдем. Поглядим. Может, ещё не поздно.

      Они пришли в избу Радомира. Староста ушел с мужиками в лес – искать Петра, что пропал у колодца, – и ящик стоял в одиночестве, у стены. Мишка спал на лавке, свернувшись калачиком, бледный, с синяками под глазами. Иванка присела рядом с ящиком, Олена встала над ней, опираясь на посох. Металл покрывала ржавчина, но знаки, что проступали на крышке, теперь виднелись ясно – глубокие, неровные, будто вырезанные ножом. Иванка провела пальцем по одному из них: холод пробрал до костей, а под рукой снова проступила кровь, тонкой струйкой стекая на пол.

      – Это руны, – тихо сказала Олена. – Старые, ещё до креста. Заточение.

      – Заточение? – переспросила Иванка. – Кого?

      Старуха помолчала, глядя на ящик, потом заговорила, и голос её стал низким, как ветер в лесу:

      – Слыхала я в молодости от деда. Был князь, воин лихой, из тех, что с печенегами бились. Звали его Велемир, а за алчность прозвали Кровяным. Силу искал, вечную. Продал душу тьме, пил кровь врагов, а потом и своих. Люди восстали, заточили его. Не убили – боялись проклятия. Закрыли в железе, зарыли глубоко. Видать, не глубоко зарыли .

      Иванка слушала, и внутри всё холодело.

      – Выходит, он там был? В ящике?

      – Был, – кивнула Олена. – Пока вы его не разбудили. Кровь учуял, силу набирает. Скоро сам явится.

      В этот миг Мишка застонал во сне, дернулся, открыл глаза. Они были мутные, пустые, как у мертвеца. Он сел, глядя прямо на Иванку, и зашептал:

      – Он зовет… хочет… больше… – Голос был не его, хриплый, чужой.

      Иванка отшатнулась, Олена шагнула к мальчишке, ткнула посохом ему в грудь.

      – Отпусти его, тварь! – крикнула она. Мишка дернулся, упал на пол, задышал тяжело. Очнулся, но дрожал, как лист.

      – Он в голове моей, – всхлипнул он. – Звал… в лес…

      Иванка с Оленой переглянулись. Старуха покачала головой.

      – Взял его, – сказала она. – Не весь, но держит. Надо ящик убрать. Сжечь, утопить – что угодно.

      – Радомир не даст, – возразила Иванка. – Он упрямый.

      – Тогда сами, – отрезала Олена. – Или все сгинем.

      Но времени не осталось. К вечеру мужики вернулись из леса, неся ещё одного – охотника Гришу. Он был жив, но едва дышал. Лицо белое, на шее две ранки, кровь сочилась тонкой струйкой. Его положили у избы Радомира, и тут он заговорил, хрипя:

      – Оно… в лесу… высокое… глаза горят… – Гриша закашлялся, сплюнул кровь. – Шептало… бежал, а оно… за мной…

      Радомир, что стоял рядом, побледнел. Мужики загудели, бабы закричали. И тогда лес ожил. Туман заклубился, деревья зашумели, и из темноты шагнула тень. Высокая, худая,