Шёпот древних лесов. Григорий Николаевич Меньщиков

– сидела у порога, глядя в пустоту, словно сама умерла внутри.

      Иванка не могла усидеть дома. Её тянуло к избе Радомира, к тому проклятому ящику, что стоял у очага, будто хозяин. Она пришла к полудню, когда солнце пробилось сквозь тучи, но даже свет не разгонял тьму, что сгущалась над деревней. В избе было людно: Радомир, Олена, Мишка и несколько баб, что шептались в углу. Ящик никто не трогал, но все косились на него, как на зверя в клетке. Иванка присела рядом, провела пальцем по краю крышки – и отдернула руку: металл был ледяным, будто зимний ручей. А под пальцами осталось пятно, бурое и липкое. Она пригляделась: кровь, тонкой струйкой сочившаяся из-под крышки.

      – Радомир, – позвала она тихо, – тут кровь.

      Староста подошел, нахмурившись. Увидел пятно, побледнел, но тут же выпрямился.

      – Чушь, – буркнул он. – Это ржа. Или грязь какая. Волки в лесу лютуют, а вы мне про ящик.

      – Волки кости грызут, – возразила Иванка. – А эти тела… чистые.

      Радомир отмахнулся, но в глазах его мелькнул страх. Мишка, что сидел у стены, вдруг подался вперед.

      – Я слышал, – прошептал он, глядя на отца. – Перед тем, как его открыли… шепот. Изнутри. Звал меня. Я думал, показалось, а потом… – Он замолчал, сглотнув. – Потом Лизавета пропала.

      Олена, что до того молчала, стукнула посохом.

      – Сказала же, дурни, не трогайте! – Голос её был хриплым, но твердым. – Это не железо, а гроб. И не пустой он был.

      – Хватит каркать! – рявкнул Радомир. – Разбойники это, али зверь какой. Соберем мужиков, прочешем лес.

      Но лес молчал. Мужики вернулись к вечеру, усталые, с пустыми руками. А ночью пропала Дуняша.

      Дуняша была подругой Иванки – веселая, круглолицая, с ямочками на щеках. Она жила с мужем, кузнецом Петром, и ждала первенца. Ночью Петр проснулся от шума – дверь хлопнула, будто ветром. Дуняши рядом не было. Он выбежал во двор, звал, но ответа не дождался. У реки, где нашли Лизавету, осталась только её шаль, зацепившаяся за ветку, да следы борьбы в грязи. К утру тело нашли в лесу, в двух верстах от деревни. Дуняша лежала на спине, глаза открыты, лицо искажено ужасом. На шее – две ранки, кожа белая, как мел. Петр рухнул рядом, выл, как раненый зверь, а Иванка, что прибежала с другими, замерла, не в силах отвести взгляд. Дуняша была тёплой, живой ещё вчера – смеялась, рассказывала, как назовет сына. А теперь – пустая оболочка.

      Иванка вернулась домой, но ноги сами понесли её к лесу. Она стояла у опушки, глядя в темноту, когда заметила тень. Высокая, худая, она скользнула между деревьями, слишком быстро для человека. Иванка шагнула вперед, сердце колотилось, но тень исчезла. Только ветер донес шепот – тот же, что она слышала ночью: «Кровь…». Она побежала обратно, спотыкаясь о корни, и только у избы остановилась, хватая ртом воздух.

      Деревня гудела. Бабы голосили, мужики точили топоры, Радомир кричал, что надо жечь лес, выгонять волков. Но Олена, хромая, вышла на середину двора и ткнула посохом в землю.

      – Не волки это, – сказала она. – Упырь. Кровь пьет, а тела оставляет. Ящик ваш его разбудил.

      – Да