Традиции & Авангард. №4 (23) 2024. Литературно-художественный журнал

выдержкой. Как мельтешат вокруг него человечки, как на «макро» видно жирную плёнку свежей краски, высыхающую всё больше, идущую трещинками, а потом и вовсе облетающую чешуйками, под которыми становится виден отличный по цвету слой. Дом сбрасывает кожу, но его снова окружают суетливые фигурки, носятся вокруг, опять покрывают краской, замещают размокшие доски крыльца на прямые и крепкие; поднимают стены над землёй, меняя нижний венец, будто из-под лежачего больного выдёргивают простыни.

      Первым погиб Ваня. Ванечка, Ванюша, вечная мамина боль. Фотографию его с присяги, восемнадцатилетнего, она хранила завёрнутой в чёрный пакет наверху двухметрового шифоньера. Я видел фото всего раз, но часто, разбираемый любопытством, составлял в пирамиду расписанный хохломой столик и взрослую табуретку, взбирался на них и на цыпочках, сколько хватало сил, разглядывал в клубах пыли загадочный свёрток, скрывавший портрет мальчика, влетевшего на мопеде в столб на второй день после возвращения из армии.

      Много лет прошло с тех пор, как вслед за Ванечкой последовали его мать и отец. Сёстры остались одни и хоть не особенно часто, но возвращались сюда, не давали дому умереть. Чинили водопровод, промёрзший и разорванный изнутри льдом, давали работу земле, непривычной к праздности, сажали огурцы, помидоры, голубику – и даже добились от неё первых ягод. Но одряхлевшая тётка уехала к сыну в Москву, отписав дом полностью моей матери; который уже год, как никого не осталось рядом из тех, кто любил этот дом и звал его своим прежде меня.

      Интересно, тот, изначальный, дом узнал бы себя теперешнего? Вместо печки – пояс труб центрального отопления, водопровод и душ с унитазом напротив; пластиковые стеклопакеты, а вдобавок к ним газ для плиты и котла, угнездившегося по соседству с люком в погреб, опустевший от долгого бессилия хозяев. Я бы не узнал. Даже с лица-фасада пропали наличники, долго хранимые, но уставшие наконец без долгой замены в современной деревне, где не отыщешь больше исправного плотника.

      Я устал, хотя мало что пережил за сегодня, кроме дороги сюда, не такой уж и трудной, но утомительной. Ложась на кровать, на которой никогда прежде – даже в детстве – не лежал, опасаясь дедова гнева, я ощутил непривычное упругое сопротивление матраса, тяжесть ватного одеяла и холод давно оставленного ложа. Беспокойный сон мой прерывался то каплями воды на кухне, то навязчивым ходом стрелок настенных часов, которых я у себя никогда не имел и забыл уже, насколько громкими становятся ночью обыденные дневные звуки. Колышась на поверхности сна, я ощущал постоянное присутствие рядом чего-то живого, мыслящего; почёсывался от прикосновений неведомого взгляда снаружи, прячась в пыльную наволочку от навязчивого запаха, чужого, заглушавшего напрочь запах собственного тела, моего привычного мира. И когда я в последний раз за эту бесконечную ночь перевернулся на левый бок и увидел в узкой щели между занавесками балдахина утренний свет, я не стал медлить с окончательным пробуждением.

      По старой, с детства ещё заведённой