Дитя порока, музыкант… Сольный альбом в прозе. Руслан Александрович Рузавин

ну конечно твоё предприятие устойчивее и лучше. Выращивай себе и не парься.

      – Анохин. В этом месте я должна бы обидеться. Вообще-то Никита и твоё предприятие тоже.

      – Ну… он так не считает.

      – А кто виноват-то? – вдруг, словно вспомнив что-то. – Да. Ты говорил, что осознал… что-то там… Что пенсия – вот она…

      – Да. Осознал.

      Вот – идёт и стопудово права. Есть Никита, есть смысл в жизни. И что, пенсия? Только возрастной рубеж, цели-то не изменятся. – Чтобы сыну было хорошо. А у нас? В квартире газ. У нас меняется всё. Собирался сделать то и то ещё, а оказывается надо до-. До-рабатывать, до-игрывать, до-живать… Хорошая нота «до», основная и мажорная.

      – Ну так и что? Десять лет… и что чувствуешь-то?

      О чем она? Что чувствую…

      – Молодого взяли. Музыканта. Молодой хозяин взял молодого басиста. На замену мне.

      – Прямо сразу на замену?

      – Ну а зачем ещё?

      Тепло уже, тепло. И снег стает быстро, пара дней такой погоды и всё, стает. Шопен разливается и смешивается с талой водой в воздухе. Ах, какое было время, говорит он. В другое бы время без этой воды талой не услышалось бы, и не понялось. Ничего. А тут так совпало, что… тепло, тепло.

      – И вот взяли, а играет неплохо, кстати. Кириллом зовут. Очень прилично играет. Говорю ему в шутку: «Киса, скажите мне, как художник художнику, вы играть умеете?» А он не знает, прикинь! «Двенадцать стульев» и не читал, и не смотрел. Не знает!

      – Да, интересно…

      – Они – инопланетяне. Вот серьезно. Фильмов наших не смотрели, живут в интернете. Таких друзей то ли нет, то ли не особо нужны ему. Может целыми днями в кабаке торчать. Да, уехать должен по лету. В Чехию на режиссёра поступать. Музыка не главное, в общем. Хотя играет очень прилично.

      – И это тебя гложет, что какой-то немузыкант может хорошо играть?

      – Нет, не это… Не это…

      Шопен, Шопен с талой водой пополам… Помимо того, что всё самое хорошее уходит, удержать невозможно. Да вот же – уходит ВСЁ. Вообще всё. И плохое, и хорошее. Через десять лет и не вспомнишь.

      – Понимаешь… Вот я поговорил с Мишкой-старшим. Ну, с Мишкой, помнишь – лопоухий такой, ездил откуда-то с Павлова но концерты рок-клубовские. Чуть ли не с риском для жизни…

      – Да ты пять раз говорил, что он твой босс теперь.

      – Да. Точно… Ну так вот, поговорил – зачем бросаешь бар? – Похрену, бросил всё равно. А когда-то в рот заглядывал…

      – Рок-клуб кончился в конце восьмидесятых. И в рот он заглядывал тебе тогда же. Всем вам. А сейчас двадцатый следующего века.

      – Ну да, да… Потом сын Мишкин, тоже Мишка, кстати, берет Кирюху. Увольнять никого нельзя, условие ему отец поставил, так он принял наоборот! А смысл-то! Тот же смысл. Я знаешь, чувствую что? Старость как приходит обычно – болячки там, маразм, суставы хрустят. А у меня как бы… потеря дееспособности. Вот вчера всё мог ещё. А сегодня нихрена от тебя не зависит. Вообще нихрена.

      – А ты раньше сильно дееспособный был, видимо?

      Как-то