Моран дивий. Книга вторая. Реноста. Анна Осьмак

поникшие плечи мелькали порой за спинами дружины, и я отводила глаза.

      Умучаю ли сама себя муками совести? сгрызу ли себя раскаянием, коли погибнет глупая девка заместо меня? Али всплакну да утешусь своей беспомощностью, тем, что не я решала судьбу её, что за меня решали?

      – Как прозывают тебя, сотник?

      Сильный ветер, задувающий с утра из-под солнца, бросающий в лицо холодную водяную пыль, подхватил белое полотно плачеи, затрепал его над головами всадников – ох, и издалека же видна невеста…

      – Слышала, вои тебя Ипатом окликают. Да только – то ж не имя и не прозванье. В дубрежских землях так, вроде, воеводу величают…

      Сотник глянул на меня быстро да отвернулся снова по окрестностям глазеть – бдит, значиться. Невесту стережёт князюшке свому. Я вздохнула.

      – Тебя-то чем прозванье сие не устраивает?

      Я дёрнула плечом неопределённо:

      – Странный ты какой-то, сотник. Прозванья у тебя нет, а имя бережёшь своё. Изъясняешься чудно, словами неведомыми…

      – Это все мои странности?

      – Не все! – я с вызовом уставилась на него. – Девку свою не пожалел на заклание отправить!

      – Ты, княжна, совестить меня собралась, что ли? Так не утруждайся напрасно. Спит моя совесть сном дремучим, таким, что слезами легкомысленной девки её вряд ли добудишься, – он помолчал, перекладывая удобнее сулицу, уложенную по-походному в седле. – Совестливым быть хорошо тому, кто ни за что не отвечает. Особенно – за чужие жизни.

      Ну что тут скажешь?

      – Ты смерть постиг. Сам убивал. Как все витязи. Перестал человека видеть. Все они для тебя словно хряки, что на мясо заводят. Кормят, холят, а время придёт – так и съедают. Для того ж и заводили – чего их жалеть, хряков тех…

      Сотник вскинул насмешливо брови:

      – Эка ты обо мне думаешь! Весьма прельстительно.

      – Ты как Межамир! Тот тоже от людей токмо пользы имает, ни к кому он не привязан, ничем не дорожит. Одним лишь благом Суломани. И то – как он его разумеет.

      – Ты меня с братцем своим не ровняй. Я пока не палачествовал и на невиновных не клепал.

      – Невиновных? – меня словно обухом огрели. – Почто говоришь так? Умыслы оне…

      – Ежели они чего и умышляли, так всего лишь застарелое недовольство большухой высказать. Да и раздухарились по пьяному делу, чуть до смертоубийства не дошли, диссиденты херовы. Но в сговоре с теми, кто на тебя покушался, княжна, они не состояли и не участвовали. Это даже для меня очевидно. А уж для Межамира, который знает их всю жизнь, – и того паче.

      – Почто же?.. – прошептала я.

      – Не за сговор с убийцами он их казнил, а за речи крамольные. Понятно?

      Мы ехали бок о бок молча. Его слова насыпали мне за шиворот целый муравейник зябких мурашей. Плечи мои невольно передёрнуло, и мураши снова забегали под рубахой. Я плотнее запахнула меховую куртку и натянула поглубже на уши шапку.

      – И правильно сделал, – добавил сотник через время. – Коли крамола в войске завелась – то не войско уже, а сброд. С коим каши не сваришь.

      – Ты же, вроде, осуждал его?

      Сотник усмехнулся:

      – Жизнь