Моран дивий. Книга вторая. Реноста. Анна Осьмак

произошло. Межамир с сотником угрицким ныне там свирепствуют. Свана в поруб кинуть велели, да не аки буяна пьяного, аки пособника убийцы! И Дражко с ним, того, что подпевал дурню старому, княгиню пустословьем своим бесчестил. Пытать, видать, будут, дознаваться имени подельников. Кощей всех допрашивают, поварню вверх дном перевернули. Самой большухе нырищской и то недоверие высказали – слыханное ли дело? Кто ж из сулемов на гостей руку поднимет?

      – Хорош трепаться, – буркнула Вежица от противоположной стены, устраиваясь на ночь. – Будя.. Спать пора. Иди, Зозуня, не нужна боле.

      Тут только я заметила Белавину распутёху. Она сидела тихохонько в углу, забравшись с ногами на лавку, перебирала кисточки своей понёвы, представляя их в виде кукол, разговаривая за них полушёпотом и переставляя по замызганному холсту передника. Зозуня вскинулась, услышав распоряжение, соскользнула с лавки и закосолапила проворно к двери.

      Я проводила её взглядом и тут же о ней забыла.

      Держена, отстегнув меч, стала укладываться прямо на половике у моего ложа.

      – Держена! – прошипела я. – Что творишь?

      – Я сторожу тебя, княжна. Так положено, – она спокойно улеглась на бок, сжав в руке древко боевого топорика.

      Вежица не стала гасить лучины. Мало ли что – вдруг тать проберётся? При свете-то распознать угрозу и обличье умысла всё ж сподручнее. Они горели, тихонько потрескивая, роняя шипящие угольки в корытца с водой. Я долго наблюдала их трепещущий свет сквозь закрытые веки…

      – Держена! – позвала я.

      – Ммм…

      – Дивлюсь с тебя… Порою такая ты умудрённая, меня наивностью попрекаешь. А порой сама на веру принимаешь побасенки разны, словно дитя неразумное… Это ж надо было кощу тому чернявому поверить, сказкам евойным!

      Держена молчала. Я уж решила, что не добудилась её, когда она проговорила тихо:

      – Мнишь, не пошёл бы он в род мой… мужем моим?

      – Да при чём здесь..? Ну, это само собой… Ты ж раны его врачевала, вот он и удерживал тебя при себе обещаньем-то, обадил… Но я не об этом. О вельбруде. С мешками на спине это он уж явно перегнул! Вот уж враль-то знатный! Один, значиться, для воды, другий для еды! – я фыркнула. – Ему бы гусли в зубы, да по Суломани бродить, басни честным землепашцам наговаривать – ни дня б голодным не сидел!

      Держена не ответила. Я полежала какое-то время, раздумывая о странах неведомых, полуденных, потом свесилась с лавки:

      – Держена! – позвала шёпотом. – Держена, спишь?

      – Не таков он, не знала ты его, княжна, – раздалось глухо.

      Ох, чегой-то не то я, видать, сболтнула. Не то, да не так. Неужто в сердце запал ей этот полонянник, умерший в дороге от ран? Ведь не рассказывала она мне про него никогда, а тут… Прорвалось потаённое, болезненное, да наткнулось на равнодушие моё, на недоверие…

      Что же это? Совсем оглохла да ослепла душа моя? На что обидела посестру свою? Я отвернулась к стене тихонько, осторожно укладывая перевязанную шею. Одинокая слеза скатилась через переносицу в подушку.