Моран дивий. Книга вторая. Реноста. Анна Осьмак

волос над коричневым лицом. С всклокоченной бородёнкой, расписанной жёлтыми нитями седины. С красными воспалёнными глазами пьяницы.

      – То ж Гвидель! – воскликнула я, поравнявшись с ним.

      Кмети посмеивались, интересуясь каждый на свой лад тайной волшбы, с помощью коей калека обскакал наш поезд на единой ноге. Тот даже не отбрёхивался, как обычно, ему, казалось, и дела не было до поезжан: он кого-то пристально выглядывал в движущейся змее поезда. И вот, прощупывающий взгляд замер на… мне? Нет. На сотнике рядом со мной.

      Гвидель ощерил чернозубый рот, закхекал скрипуче:

      – Эй, Бадарин! – крикнул он, взмахнув костылём. – Разговор есть. Может, остановишься? Перетрём?

      * * *

      Цельный день старый пьяница трясся в телеге – то придрёмывая, то к бутыли заветной прикладываясь, то песни горланя, то с дружинными переругиваясь – поелику в силу мерзопакостной сути своей не цеплять всех и каждого он не мог.

      – Ба! Ражко! Ты что ль, трясца тя задери? А я думаю, что за девка мерина оседлала? «Застигнут ярой бурей посередь Студенецких ска-а-ал…» Эй, смуглявый! Тебе бы всё жрать, хвороба! Как ни гляну, всё жуёт чегой-то. И как комонь твой до сих пор тебя носит, порося жирного? Уж, небось, давно спиной мается. Ты спроси, спроси у него, поинтересуйся!.. «Наш славный сильский ярл однажды погиба-а-ал!» Милой! Уж отсыпь дедушке сухарика. Неужто поперёк горла он у тя не встаёт, как взглядываешь на меня, сиромаха гладного?..