Консерватизм и методологическая культура. Вадим Беляев

освобождающе-объединяющей революции христианства на контр-религиозной основе можно видеть в Просвещении. Если продлить просвещенческий пафос до нашего времени, то мы увидим в развертывающемся либерально-эгалитарном процессе двойное движение: 1) движение освобождения от понимаемой негативно власти социокультурных систем над индивидуальным человеком; 2) движение утверждения этических принципов, которые ставятся на место принципов, идущих от социальности и культуры. Это можно считать идеально-проектным планом модерна. Его выражение можно увидеть у Канта в работе «Основы метафизики нравственности». Этот план (как и идеально-проектный план христианской мировой этической революции) соединялся с логикой системной социальности и порождал разного рода симбиозы. Либерально-эгалитарный процесс выражался во множестве либеральных и коммунистических революций. Его симбиоз с социальной системностью создавал соответствующие социокультурные системы.

      Теперь вернёмся к позиции Ростовой. Надо обратить внимание на то, что с одной стороны её проблематизация мировой беспочвенности по своему характеру воспроизводит пафос мировых этических революций. Но с другой стороны, её позиция никак не проблематизирует культурно-исторический план существования подобных революций в мировой истории. Но именно этот план задаёт то понимание модерна, которое нельзя свести к простому нарастанию «мирового хаоса». Для того чтобы новая актуализация противостояния «хаоса» и «смысла» была конструктивной, она должна включать в себя осмысление логики этого противостояния в мировой истории. Если такого осмысления нет, то теоретика можно упрекать в том, что он не воспринимает уроков истории, не включает эти уроки в свою проблематику. Его можно упрекать в откровенном упрощении реальности.

      В ещё большей степени это можно сказать в отношении связи проблематизации «хаоса», «смысла» и социокультурной реальности. Ростова не просто пытается воспроизвести логику мировой этической революции, но и соединить её с социокультурной «идентичностью». В этом шаге в ещё большей степени будет проявляться депроблематизация соотношения этических революций и социальной системности.

      Ростова утверждает, что «причиной слепых пятен нашего сознания является отсутствие собственной философии и болезненное копирование западной мысли». Но что, если эта западная мысль включает в себя те самые проблематизации, которые Ростова пытается не замечать? Что, если эти проблематизации и направляют западную мысль по её сегодняшнему руслу? Тогда позиция Ростовой будет выглядеть как откровенный отказ мыслить конструктивно. Более того, сам дискурс, который можно противопоставить условному западному, находясь на позиции Ростовой, может оказаться не русской, а консервативной философией. Этот дискурс можно будет найти в самой западной мысли, хотя и на стороне, противоположной условному прогрессизму.