Дневники Энрида Борисовича Алаева. Том 3 и 4. Энрид Борисович Алаев

Пусть догадается, какую мне надо открыть в ней «изюминку».

      Вчерашний день мы провели очень сладко. Я думал, что холодок в моей груди растаял. А утром – снова тоска. Что за чертовщина!

      Помню, в слезах (после того, как я показал ей письмо), она сказала мне:

      – Что я, виновата, что у меня в жизни все так получается? Хорошо Дине – я её хоть немного поддерживаю. А меня некому было поддержать. Наоборот, каждый старался сковырнуть, втоптать в грязь.

      Эх, Рита, Рита… Ну почему ты такая слабенькая?

      Я уже представляю себе её жизнь. Круглая сирота, военные годы… Конечно, тяжело. Она мало видела на своем пути хороших людей. Да что хороших – хотя бы таких, как я. И ей весь мир стал казаться чужим и невнимательным, безразличным. Она стала похожа на затравленного воробышка… Свирепо у меня на душе: я бы уничтожил всех, кто испортил молодую жизнь этой замечательной девушке.

      Сейчас вернулся с ужина из дома. Странное дело: бежал, ждал встречи с Ритой, а увидел её – загрустил. Долго смотрел на нашу фотографию, где у нас у обоих счастливые лица и подумал вслух:

      – Будут ли у нас еще такие фотографии?

      Рита перехватила мой взгляд и сразу стала печальной.

      – Ну почему у тебя такие грустные глаза?

      Я посмотрел ей в лицо и не смог скрыть душевной тревоги:

      – Скучаю я без тебя, и с тобой мне грустно… Развесели меня, Рита!

      – Ну как же я тебя развеселю?

      – Не знаю, придумай. Ведь ты же умная девочка, должна придумать. Ведь придумаешь, правда?

      Слабая улыбка, как отсвет далекого счастья осветила ее лицо и мгновенно растаяла.

      Уж не слишком ли много я думаю об этом?

      Рад бы не думать, да не могу. Чем бы мне развеяться? Эх, Энрид Борисович! Где же та веселость и жизнерадостность, которой так отличался Генка Алаев? Где же твой оптимизм и боевой дух? Неужели он весь выветрился?

      Не может быть!

      24 октября, вторник

      Кажется, я начинаю немного успокаиваться. Не совсем, конечно, но всё-таки на душе у меня стало легче. Я дал Рите прочитать свой дневник, вторую тетрадь. Она читает с интересом и говорит, что старается «вдуматься в каждое слово, чтобы понять, какой я должна стать». Да, на этот дневник я возлагаю большие надежды: поймет ли она, что я от неё хочу? Сумеет ли она сделать правильные выводы?

      Вчера вечером я готовил лекцию для курсантов сборов, куда меня назначили «комиссаром». Рита легла спать на диване (мы ждали к себе Гришу, который приехал вчера утром). Рита заснула, а я долго смотрел на ее успокоившееся лицо. Оно давно не было таким. Последнее время я был холоден и раздражителен, заставлял ее много страдать.

      Она стала бояться малейшего моего жеста, каждого слова. Даже задумаюсь я просто – и скорбь уже отразится на её лице. А мне вспоминается её лицо, когда мы из её конурки собирались переходить на мою квартиру. О, какое счастье было написано на нём! Оно не просто сияло – оно сверкало, пылало от счастья. А теперь…

      Меня охватила нежность к этому маленькому исстрадавшемуся существу,