Дневники Энрида Борисовича Алаева. Том 3 и 4. Энрид Борисович Алаев

крепче и крепче.

      Как мне не хотелось бы ошибиться в Рите! Как мне хочется быть с ней счастливым!

      16 октября, понедельник

      Да, тяжелые времена наступили, Энрид Борисович. Дальше ехать, как говорят, некуда. Вернее-то, ехать есть куда, и очень даже «куда»: меня посылают в Германию. Об этом я точно узнал с неделю назад.

      С Ритой у меня прошли в три дня три размолвки.

      Во-первых, я случайно нашёл в комоде её комсомольский билет. Что такое? Ведь она говорила, что ее исключили из комсомола за утерю билета. Почему билет на руках?

      При объяснении так и получилось. Сквозь слёзы Рита мне рассказала, что исключили её за неуплату членских взносов, а на заседание райкома она не пошла.

      Тяжёлая была сцена. Мне было тяжело, но я ей простил.

      На другой день я сказал ей, что еду в Германию. Опять сцена. Но всё это оказалось цветочками по сравнению с тем, что случилось на другой день, позавчера.

      Я нашёл в коробке с гребёнками письмо, адресованное ей неким Анатолием. Мне страшно писать даже в дневник то, о чем я узнал из этого письма. Одно слово: есть в Канаде провинция Альберта…

      Так тяжело мне никогда не было. Все это разрешилось сценой, какой я никогда не переживал. Лучше бы я не находил этого письма!

      Ждать нечего, любить некого. Доверие… Где оно, доверие? Ложь, ложь, и ложь. Гадко. На душе – точно кошки насрали.

      Я ещё не разлюбил Риту. Слишком много я ей отдал чувства, чтобы сразу все забрать. Но чем все это кончится – не знаю. Между нами пробежала кошка, и, пожалуй, её уже нельзя догнать и вернуть.

      Поеду в Тукумс на три дня, подумаю.

      17 октября, вторник

      Гостиница в городе Тукумсе

      Спустился вечер.

      Он пришёл как-то незаметно. День был хмурый и холодный сам по себе. Вечер только сгустил краски и сделал раму окна угрюмой и непроглядной. Тяжелый неровный дождь забарабанил по крышам. Электричества нет, слабенький светлячок керосиновой лампы тщетно пытается разогнать темноту и грусть.

      Как не хочется думать!

      Но это не так легко. Мало того: это невозможно. Думы настойчиво лезут в голову, их не отогнать. Они тяжёлые, как ртуть, и навязчивые, как грустная мелодия.

      Риточка! Моя маленькая подруга! Что ты со мной сделала? Зачем ты так глубоко влезла в мою душу и потом так обидно оскорбила меня в самых лучших моих мыслях о тебе?

      Да, всё-таки самое главное в любви – это доверие. Когда нет доверия, нет веры в человека – нет и любви.

      Я уж и сам не рад, что прочёл это злополучное письмо. Как я был счастлив с тобой, Рита! Моя изголодавшаяся, истосковавшаяся по настоящему чувству душа впервые с тобой смогла утолить ненасытную жажду любви. Я видел, что ты была счастлива о мной (это даже слабо сказано), и сам становился от этого ещё более счастливый. А сейчас…

      Да, Рита, мне, конечно, жалко тебя. Но не этим же чувством надо руководствоваться в любви. Не жалеть, а уважать человека надо – так говорил Максим Горький.

      Сказать откровенно, я сам не знаю, что мне делать. Мне не хотелось бы потерять Риту. И в то