Полет в Эгвекинот. Полина Михайловна Разницина

вода реагирует на свет…

      – Чиявадзе, какая, к чертовой бабушке, вода на что у тебя реагирует! Даже я уже выучил!

      Мы с Яной дождались, пока все стихнет, переглянулись и толкнули дверь. Перед нами предстала живописная картина. За столом сидел невозмутимый Барс, обстоятельно обложившийся со всех сторон учебниками по биологии, а рядом стоял печальный Чиявадзе и бубнил: «Фотосинтез…Фотосинтез…»

      – Брысь отсюда, – не поворачиваясь, устало пробурчал Барс и махнул рукой.

      И мы, немножко погигикав, испарились.

      Наверное, именно в тот день я зауважала Николая Васильевича. Если до этого он был мне все больше интересен и относилась я к нему как к «необычному подвиду учителя», испытывая любопытство к нестандартному поведению этого человека, выходящему за рамки моего понимания «педагога», сложившегося в общеобразовательной школе, то тогда я, кажется, впервые подумала:

      – Яна, а все – таки Он крут.

      (Вслух подумала).

      Лицей стал тем местом, где я впервые для себя и с огромным удивлением обнаружила, что учителя-тоже люди. Помню, как в прошлой школе испытала настоящий шок, встретившись в продуктовом с «англичанином». Для меня было странно уже то, что «они» существуют за пределами школы.

      Наверное, еще одно, за что я очень благодарна Лицею (и это касается не только моего отношения к учителям): именно здесь я заново научилась воспринимать людей вокруг себя и признавать их людьми. До Лицея окружающих казались атрибутами сцены, где я – прима. И тут не дозволялось ни вольностей, ни трактовок. Даже мне. Грандиозное исполнение равнялось полноценной жизни; забота о других – части исполнения.

      Перемены начались с приходом в жизнь Лицея и первым «подопытным» стала Яна. Ей от меня досталось больше всех, пока я наконец не поняла, что, чтобы ни делала, делаю для себя. С осознанием возник диссонанс; не хотелось «дружить» ту же Яну, чтобы мне было хорошо оттого, что я – «образцовый друг». Тогда я решила пичкать «своих жертв» всем тем, что радовало меня, отказываясь принимать, что им может нравиться другое. Это насилие, по большей части именно над Яной, длилось долгое время, тем более она не давала отпора. Яна не была тем человеком, который стал бы отстаивать «личные границы». Но если процесс роста запущен, его уже не остановить.

      Яна виделась мне идеальной «глиной» и без труда «впихивалась» и «фиксировалась» в подходящем эпизоде. И в этом плане все выглядело безукоризненно. Вот только моя несчастная подруга особой радости не испытывала, а я это замечала. Наверное, если бы Яна напрямую сообщала, когда и что ей не нравилось, я могла бы быстрее дойти до того, до чего, по итогу, шла годами: нельзя засунуть человека в специально подобранный под него скафандр розового цвета, стукнуть волшебной палочкой по лбу и сказать: «Поздравляю! Теперь ты счастлив!» Вернее, это-то как раз можно, но колоти-не колоти – магии не случится.

      Вот и выходила одна перекрученная вусмерть Яна в позе «счастливого йога». Еще по истечении нескольких