Наши за границей. Где апельсины зреют. Николай Лейкин

свистнул, вскочил на подножку вагона, и поезд опять помчался.

      VI

      Николай Иванович и Глафира Семеновна стояли перед начальником станции, совали ему свои билеты и ждали над собой суда.

      – Вот, хер начальник станции, ехали мы в Берлин, попали черт знает куда, – говорил Николай Иванович, стараясь быть как можно учтивее, и даже приподнял шляпу.

      Начальник станции, длинный и тощий, как хлыст, немец в красной фуражке и с сигарой в зубах, сделал ему в ответ на поклон под козырек и, не выпуская из зубов сигары, глубокомысленно стал рассматривать сунутую ему книжку билетов прямого сообщения до Парижа.

      – Бите, загензи, вас махен? Вас махен?[28] – спрашивала, в свою очередь, Глафира Семеновна.

      – Ага! – заговорила по-немецки! Заставила нужда калачи есть! – воскликнул Николай Иванович, с каким-то злорадством подмигивая жене.

      – Заговорила потому, что обыкновенные комнатные слова потребовались. Комнатные слова я отлично знаю. Вас махен? Вас махен? – повторяла она перед начальником станции.

      Тот понял вопрос, важно поднял голову и заговорил по-немецки. Говорил он с толком, с расстановкой, наставительно, часто упоминал Кенигсберг, Берлин, Диршау, слово «Schnellzug»[29] и сопровождал все это пояснительными жестами. Глафира Семеновна, морщась от табачного дыма, который он пускал ей прямо в лицо, внимательно слушала, стараясь не проронить ни слова.

      – Поняла? – спросил Николай Иванович жену.

      – Да конечно же поняла. Слова самые обыкновенные. Штраф, купить билеты и ехать обратно в этот проклятый Кенигсберг.

      – А когда, когда поезд-то в Кенигсберг пойдет? Спроси его по-немецки. Ведь можешь.

      – Ви филь ур поезд ин Кенигсберг?

      – Nach zwei Stunden, Madame[30].

      – Что он говорит?

      – Не понимаю. Ви филь ур? Ур, ур?.. – твердила она и показывала на часы.

      – Um zehn Uhr[31], nach zwei Stunden.

      Начальник станции вынул свои карманные часы и показал на цифру 10.

      – Через два часа можно ехать? Отлично. Бери, мусью, штраф и отпусти скорей душу на покаяние! – воскликнул радостно Николай Иванович, опустил руку в карман, вытащил оттуда несколько золотых монет и серебряных марок и протянул их на ладони начальнику станции. – Бери, бери… Отбирай сам, сколько следует, и давай нам билеты до Кенигсберга. Сколько немецких полтин надо – столько и бери.

      – Немензи, немензи штраф унд фюр билет, фюр цвей билет, – подтвердила жена. – Вир висен нихт ваш гельд. Немензи…[32]

      Начальник станции осклабил свое серьезное лицо в улыбку и, отсчитав себе несколько марок, прибавил:

      – Hier ist Wartezimmer mit Speisesaal, wo Sie können essen und trinken…[33]

      – Тринкен? – еще радостнее воскликнул Николай Иванович и схватил начальника станции под руку. – Мосье! Пойдем вместе тринкен. Бир тринкен, шнапс тринкен. Комензи тринкен. Бир тринкен… Хоть вы и немец, а все-таки выпьем вместе. С радости выпьем. Давно я тринкен дожидаюсь. Пойдем, пойдем. Нечего упираться-то… Коммензи, – тащил он его в буфет.

      Через

28

Пожалуйста, скажите, что делать? Что делать?

29

Скорый поезд.

30

Через два часа, сударыня.

31

В десять часов.

32

Возьмите, возьмите штраф и за билет, за два билет. Мы не знаем ваши деньги. Возьмите.

33

Здесь есть зал ожидания со столовой, где вы можете поесть и попить.