Портрет художника в юности. Джеймс Джойс

вытянул вперед голову, чтобы все слышать. Уэллс огляделся вокруг, не идет ли кто, и заговорщически зашептал:

      – Знаете про церковное вино, что хранится в шкафу в ризнице?

      – Ну, знаем.

      – Так вот, они его выпили, а потом открылось по запаху, кто сделал это. Поэтому вот они и сбежали, если хотите знать.

      А мальчик, который говорил первым, сказал:

      – Ага, и я это же самое слышал от того старшеклассника.

      Все замолчали. Стивен стоял среди них и слушал, но сам боялся заговорить. Смутное чувство преклонения охватывало его дрожью, лишая сил. Как они могли это сделать? Он представил себе ризницу, где стояли молчание и мрак. Там были темные деревянные шкафы, в которых покоились аккуратно сложенные плоеные стихари. Это не церковь, но все равно святое место, и там надо говорить тихим голосом. Он вспомнил, как он был там летом, тогда вечером устраивался крестный ход к маленькой часовне в лесу, и ему надо было надеть облачение ковчеженосца. Такое необычное, святое место. Мальчик, который носил кадило, слегка им покачивал туда-сюда, стоя у дверей, а чтобы угольки не гасли, серебряная крышечка придерживалась за среднюю цепочку. Те угольки назывались древесный уголь: и когда мальчик слегка раскачивал, они ровно светились и от них шел кисловатый запах. И потом, когда все уже были в облачениях, он стоял и протягивал ковчежец ректору, и ректор насыпал туда ложку ладана, который сразу зашипел на раскаленных углях.

      Мальчики разговаривали, сбившись в несколько кучек там и сям на площадке. Ему сейчас казалось, что они все стали меньше ростом: это из-за того, что вчера его сшиб велосипедист, мальчик из второго класса. Велосипед его столкнул на шлаковую дорожку, и очки разбились на три части, а в рот попала зола от шлака.

      Вот почему мальчики теперь казались ему меньше ростом и дальше, и штанги от футбольных ворот казались совсем тоненькими и далекими, и серое пасмурное небо было так высоко. Но на футбольном поле сейчас не было игры, потому что должен был начаться крикетный матч: и одни говорили, Барнс будет капитаном, а другие – Флауэрс. И по всей площадке играли вкруговую, пробовали подачу и разные удары. Отовсюду в сером пасмурном воздухе доносились удары крикетных бит. Удары звучали: пик-пок-пак-пек – словно в фонтане капли воды, падающие медленно в раковину, полную до краев.

      Этай, до сих пор молчавший, сказал вдруг тихо:

      – А вы все неправильно говорите.

      Все живо повернулись к нему.

      – Почему это?

      – Откуда ты знаешь?

      – А тебе кто сказал?

      – Давай, расскажи, Этай.

      Этай указал пальцем через площадку, туда, где Саймон Мунен прохаживался один, поддавая носком камушек.

      – Вот его спросите, – сказал он.

      Мальчики поглядели туда и стали спрашивать:

      – А почему его?

      – Он тоже из тех?

      – Давай, расскажи, Этай. Выкладывай, если знаешь.

      Этай, понизив голос, сказал:

      – Знаете, почему те мальчики смылись? Я б вам сказал, только вы ни за что не должны проговориться, что знаете.

      Он помолчал немного и таинственным тоном сообщил:

      – Их вечером застали в уборной вместе с