Такой же предатель, как мы. Джон Ле Карре

погибли в среду. Теннисный матч состоялся в среду же. Следовательно, вся семья скорбела уже неделю, и Дима решил, что пора развеяться – поэтому прекратите ныть, марш на корт. Если бы все они, или кто-то из них, или покойные родители были иудеями – а я не исключаю такой возможности, – то это значило бы, что они отсидели шиву,[4] после чего, как положено, вернулись к нормальной жизни. Как-то не вяжется с Тамариным крестом и христианским рвением, но что толку искать логику в религиозных воззрениях этой пестрой компании. А Тамару вообще все вокруг считали очень странной.

      Снова Ивонн – уважительно, но твердо:

      – Не хочу на вас давить, Гейл, но Катя упомянула, что случилась авария. Это все, что вы от нее узнали? Не сказала ли она, например, где произошла трагедия?

      – Где-то неподалеку от Москвы. Она не знает, где именно. Якобы во всем виноваты дороги, на них много рытвин. Все водители держатся середины дороги, чтобы не угодить в яму, поэтому, естественно, машины сталкиваются.

      – Девочка не упоминала о больнице? Или мама с папой умерли мгновенно? Как было дело?

      – Они погибли при столкновении. Цитирую Катю: «На середину дороги выскочил большой грузовик и сбил их насмерть».

      – Были другие жертвы, не считая этих двоих?

      – Я не стала мучить их дополнительными вопросами. – Гейл чувствует, как ее самообладание дает трещину.

      – А водитель? Если водитель тоже погиб, то, конечно, девочки бы об этом упомянули?

      Ивонн позабыла о Перри.

      – Ивонн. Ни Катя, ни Ира не упоминали водителя, живого или мертвого, прямо или косвенно, – произносит он медленно и наставительно, как будто перед ним нерадивый студент или назойливый охранник. – Речь не шла о других жертвах, больницах, марках машин… – его голос набирает высоту, – и о том, была ли у них страховка…

      – Хватит, – прерывает Люк.

      Гейл снова пошла в туалет, на сей раз без сопровождения. Перри остался внизу. Он сидел, подперев лоб пальцами одной руки, – вторая беспокойно постукивала по столу. Гейл вернулась, но Перри, кажется, даже этого не заметил.

      – Итак, Перри, – сказал Люк, бодро и деловито.

      – Что?

      – Крикет.

      – Это было на следующий день.

      – Мы в курсе. Так написано в вашем документе.

      – Тогда почему бы его не прочитать?

      – Мы уже прошли эту стадию, не правда ли?

      Ладно, ладно, на следующий день, в то же самое время, на том же самом пляже, хоть и в другой его части, неохотно уступил Перри. Тот же самый микроавтобус с затемненными стеклами остановился под табличкой «Парковка запрещена», и оттуда, кроме Элспет, девочек и Наташи, вышли мальчики.

      Волей-неволей при слове «крикет» Перри слегка просветлел.

      – Они походили на двух жеребят, которых слишком долго держали в стойле, а потом наконец позволили порезвиться, – сказал он с внезапной нежностью, вспоминая эту картину.

      Перри и Гейл выбрали место на пляже,

4

Шива – в иудаизме: обязательный семидневный траур по усопшему; он начинается сразу после похорон, и в течение этого периода скорбящие не выходят из дому, не работают, не читают книг, за исключением священных текстов, и т. д.