Я здесь не женщина, я фотоаппарат. Фронтовые дневники. Анна Долгарева

Не знаю, чем он меня так раздражал. То ли не давал мне уединения, когда хотелось быть одной, то ли занудствовал, то ли дело было во мне – скорее всего, во мне. Впрочем, остальные соседи Вика характеризуют его как ужасного соседа, так что, возможно, я просто не могла сформулировать, что именно меня раздражает. Мне просто было больно.

      Всё время очень больно.

      Однако, когда Вик, наконец, съехал, стало ещё хуже. Он всё-таки был отвлекающим фактором, а тут я осталась один на один со своей болью. Меня больше ничего от неё не отвлекало, и по вечерам я просто лежала и выла. В один из таких вечеров я поняла, что дальше так продолжаться не может. Нужно либо убивать себя, либо что-то менять. Что менять, я не знала. Оставался вариант самоубийства.

      Я тщательно обдумала этот расклад. Живу я одна, работа у меня нерегулярная. Пока кто-нибудь спохватится меня, пока начнут ломать дверь, котёнок умрёт от голода. Насыпать побольше еды? Вскрыться непосредственно перед тем, как хозяин придёт за квартплатой? Тогда котёнка просто выбросят на улицу.

      Оставалось менять что-то. И я обратилась в Луганскую психиатрическую больницу, где мне диагностировали тяжёлую депрессию.

      Месяц меня лечили от депрессии. Приехала мама, носила мне передачи. В больнице всё время было очень холодно и плохо ловила связь. Пролечившись месяц, я с некоторым улучшением выписалась. Мой редактор, очень за меня переживавший, отправил меня на три месяца в командировку в Крым с лёгким заданием, чтобы я приходила в себя. Действительно, мне было намного лучше, чем до больницы. Три месяца пролетели быстро, и я вернулась, но с твёрдым решением – перебраться из Луганска в Донецк. В ЛНР практически ничего не происходило, в Донецке же постоянно стреляли.

      Уезжая, я оставила котёнка Вику. На расстоянии наши отношения нормализовались. Точнее, моё к нему отношение: мы не ссорились, я старалась скрывать, что он меня раздражает, считая это своими проблемами. Однако по приезде выяснилось, что Вик и его соседи по квартире не собираются возвращать мне уже подросшего кота.

      – Я думал, что ты собираешься уехать в Донецк и оставить его тут, – оправдывался Вик.

      – Чего ради я буду бросать кота? Я его лечила, я ему уколы ставила, я с ним возилась, теперь я его бросать буду? Я об этом хоть слово сказала? – кричала я.

      – Мы с ним тоже возились. Мы его без тебя кастрировали.

      Разговор уходил в клинч. Вик объяснял: все, кто жил в его квартире, привязались к коту. Сеня и Сева – это раз. Берег – это два. Сам Берег, мрачный и злой, выполз в комнату, где мы с Виком выясняли отношения, и наблюдал. Вик объяснил, что Берег сломал позвоночник, его бросила девушка, и только Феликс приходил к нему каждый день и мурчал.

      Я не отступала.

      – У меня тоже депрессия, и с ней мало кто справится, кроме этого кота, – решительно заявила я.

      Вик продолжал настаивать, нервы у меня не выдержали, и я расплакалась. Тут разговор перешёл в другую плоскость.

      – Ладно, забирай своего кота, – проворчал он.

      – Скотина, – всхлипывала я.

      Кот,