До третьих петухов. Василий Шукшин

крошили в молоко хлеб, он хлебал, сидя с краешку стола. Осторожно звякал ложкой о тарелку – старался не шуметь. Молчали.

      Потом укладывались спать.

      Старик лез на печку, а сын с невесткой уходили в горницу. Молчали. А о чем говорить? Все слова давно сказаны.

      На другой вечер старик и девушка опять сидели на берегу, у коряги. Девушка торопливо рисовала, а старик смотрел на солнце и рассказывал:

      – Жили мы всегда справно, грех жаловаться. Я плотничал, работы всегда хватало. И сыны у меня все плотники. Побило их на войне много – четырех. Два осталось. Ну вот с одним-то я теперь и живу, со Степаном. А Ванька в городе живет, в Бийске. Прорабом на новостройке. Пишет: ничего, справно живут. Приезжали сюда, гостили. Внуков у меня много. Любют меня. По городам все теперь…

      Девушка рисовала руки старика, торопилась, нервничала, часто стирала.

      – Трудно было жить? – невпопад спрашивала она.

      – Чего ж трудно? – удивлялся старик. – Я ж тебе рассказываю: хорошо жили.

      – Сыновей жалко?

      – А как же? – опять удивлялся старик. – Четырех таких положить – шутка нешто?

      Девушка не понимала: то ли ей жаль старика, то ли она больше удивлена его странным спокойствием и умиротворенностью.

      А солнце опять садилось за горы. Опять тихо горела заря.

      – Ненастье завтра будет, – сказал старик.

      Девушка посмотрела на ясное небо.

      – Почему?

      – Ломает меня всего.

      – А небо совсем чистое.

      Старик промолчал.

      – Вы придете завтра, дедушка?

      – Не знаю, – не сразу откликнулся старик. – Ломает чего-то всего.

      – Дедушка, как у вас называется вот такой камень? – Девушка вынула из кармана жакета белый, с золотистым отливом камешек.

      – Какой? – спросил старик, продолжая смотреть на горы.

      Девушка протянула ему камень. Старик, не поворачиваясь, подставил ладонь.

      – Такой? – спросил он, мельком глянув на камешек, и повертел его в сухих скрюченных пальцах. – Кремешок это. Это в войну, когда серянок не было, огонь из него добывали.

      Девушку поразила странная догадка: ей показалось, что старик слепой. Она не нашлась сразу о чем говорить, молчала, смотрела сбоку на старика. А он смотрел туда, где село солнце. Спокойно, задумчиво смотрел.

      – На… камешек-то, – сказал он и протянул девушке камень. – Они еще не такие бывают. Бывают: весь белый, аж просвечивает, а снутри какие-то пятнушки. А бывают: яичко и яичко – не отличишь. Бывают: на сорочье яичко похож – с крапинками по бокам, а бывают, как у скворцов, – синенькие, тоже с рябинкой с такой.

      Девушка все смотрела на старика. Не решалась спросить: правда ли, что он слепой.

      – Вы где живете, дедушка?

      – А тут не шибко далеко. Это Ивана Колокольникова дом, – старик показал дом на берегу, – дальше – Бедаревы, потом Волокитины, потом Зиновьевы, а там уж, в переулочке, – наш. Заходи, если чего надо. Внуки-то были, дак у нас шибко весело было.

      – Спасибо.

      – Я пошел. Ломает меня.

      Старик поднялся