История над нами пролилась. К 70-летию Победы (сборник). Петр Горелик

в недоступных ему партийных брошюрах, он интуитивно впитал господствовавший «принцип присутствия врага». В его глазах «служба» у колонки выглядела высокой революционной обязанностью, борьбой. В Гражданскую войну он боролся с оружием в руках против белогвардейцев, теперь он продолжал «борьбу» с нэпманами и расхитителями социалистической собственности. Между тем в его обязанности входило лишь следить за исправностью колонки, а зимой скалывать лед. Это ограничение он посчитал обидным и присвоил себе дополнительную функцию – вести учет потребления воды. В грязную тетрадку Кузьмич записывал, кто сколько ведер воды брал. Пристроившись на скамейке у колонки, он вел учет. На этой почве возникали скандалы, но больше все же это вызывало усмешку: плату за воду начисляли по числу жильцов, учет старого большевика в расчет не принимался. Впрочем, Кузмич был человек добрый.

      В 1936 году, с выходом «Краткого курса», полуграмотного старика партячейка обязала учить историю партии. Я по дружбе помогал ему запомнить, сколько раз и по какому поводу «Плеханов уходил в кусты», а он рассказывал мне эпизоды живой истории, свидетелем и участником которой был, состоя членом партячейки крупнейшего в Харькове завода. Один его рассказ запомнился.

      Дело было в 1905 году. На заводе начались повальные аресты коммунистов и активных участников стачки. Стало ясно, что в организации завелся предатель. Подозрение пало на помощника мастера штамповального цеха. Никаких прямых доказательств собрать не удалось, но достаточно было подозрений. Решено было примерно наказать предателя, но до смертоубийства не доводить. Наказание придумали соответствующее цеху и профессии подозреваемого. Несчастного связали и положили под огромный паровой молот. Один из виртуозов кузнечного дела нажал на педаль, многотонная баба рухнула вниз, но, не коснувшись носа «предателя», остановилась. Решение, не доводить до смертоубийства было исполнено. Я с ужасом слушал рассказ Кузьмича и зримо представлял, как поседевшего от страха и лишившегося чувств человека вытащили, вылили на него ведро воды и оставили лежать на земле. В рассказе Кузьмича поражал не столько факт бессудной расправы, сколько безжалостно-бесстрастное изложение происходившего. Единственное, что вызвало пафос рассказчика, – это оценка мастерства кузнеца, сумевшего с точностью до миллиметра управлять тяжелым молотом. «Этого тебе не понять, – уверял меня Кузьмич. – Таких мастеров и у нас немного». Мне это понять было не трудно. Но понял я и другое: как жестока, беспощадна и несправедлива толпа, какую силу над толпой имеет ненависть, неважно какая – классовая, религиозная или национальная, и как безжалостно и эгоистично пользуются этим ужасным свойством толпы те, кто претендует на лидерство. Всякий раз, когда я впоследствии наблюдал проявление несправедливого стадного чувства толпы, мне вспоминался рассказ старого большевика Кузьмича. Может быть, именно это помогало мне в жизни хотя бы мысленно отделять себя от толпы.

      Но еще