История над нами пролилась. К 70-летию Победы (сборник). Петр Горелик

посчастливилось избежать безработицы. Он работал на пивоваренном заводе. Их маленький сын Борис, мой двоюродный брат, Боба, как его называли в семье, по малолетству не мог быть товарищем моих игр, но мы любили друг друга искренней братской любовью. Он был привязан ко мне как к старшему. К счастью, его привязанность не была назойливой, прилипчивой. При моем, в известном смысле зависимом положении такие отношения помогали избегать нежелательных конфликтов не только между нами, но и между взрослыми и оставляли мне свободу для чтения и игр со сверстниками. Когда я читал или делал уроки, он тихо сидел рядом и смотрел на меня с обожанием, а иногда и с упреком. Тогда я снисходил до того, чтобы рассказать ему сказку. С годами наша привязанность обрела характер дружбы, и когда мы с мамой вынуждены были уехать из Киева, самым тяжелым для меня было расставание с Бобой. Может быть, я предчувствовал, что в жизни не часто встречаются преданные и верные люди.

      Из киевской жизни всплывают в памяти разные, не всегда связанные между собой моменты. Нэп вспоминается маленькой лавчонкой в подвале на углу Николаевской и Меринговской. Здесь мама имела кредит. Хозяин записывал в книгу все, что я покупал по указанию мамы или тети. Деньги платить не надо было, расплачивались в определенное время взрослые. Приписок никогда не было. Почему-то запомнилась толстая, толщиной с кулак, истекавшая жиром сельдь залом, лежавшая на деревянной доске. Хозяин отрезал фунт и заворачивал в вощеную бумагу. Точно так же в кредит (не больше чем на пятак) отпускала мне лоточница хрустящие бублики, обсыпанные маком. Я съедал их, возвращаясь из школы, чтобы насытиться, не поднимаясь домой. Если лоточницы почему-либо не было, мама спускала мне сверху на длинной бечевке мешочек с бутербродами, а наверх подымала портфель. Возвращался я домой поздно, наигравшись, счастливый и уставший.

      Нэп живет во мне и воспоминанием о семье нэпманов. Школьная подруга мамы еще со времен жизни в Белой Церкви, женщина библейской красоты, была замужем за известным в Киеве торговцем. Они жили на Пушкинской, рядом с Оперным театром. Я бывал в их роскошной квартире и играл с их дочкой Клавой, моей ровесницей. У Клавы была своя комната. На дом приходили учителя музыки и танца, немецкому Клаву учила жившая в доме бонна. Роскошь жизни семьи Адамских поражала мое воображение, я был еще слишком мал, чтобы отнестись к их богатству с классовых позиций; но и позже, когда это чувство было во мне развито, я отделял в своем сознании семью Клавы от «нэпманов вообще». В конце нэпа Адамским заинтересовались «органы», и его спасла жена: вот когда понадобилась библейская красота. Оказалось, что красота может спасти не только мир вообще, но и конкретного нэпмана. Вышедший на свободу Адамский тут же покинул Киев и перебрался в Москву. Здесь семья жила в маленькой квартирке в районе Мещанской, но привезенного из Киева богатства хватило