Ледяная река. Ариэль Лохен

через шум и рев у меня в голове. – Вы оскорбляете суд! Мистер Баллард, немедленно уберите свою жену с моих глаз!

* * *

      Воздух снаружи таверны чистый и холодный, дым от печей совсем не чувствуется. Я прямо-таки ощущаю вкус мороза на языке, и зима обжигает мне легкие.

      – О чем ты вообще думала? – шипит мне в ухо Эфраим, пока тащит меня вниз на улицу и потом в сторону конюшни.

      Я даже не пытаюсь говорить тише.

      – Я не могла допустить, чтобы она спокойно стояла и оговаривала Ребекку.

      Эфраим делает мне знак говорить потише: из таверны выходит целая толпа народа. Они перешептываются, опустив головы. Некоторые поглядывают на нас, потом отводят взгляд.

      – И что, это помогло? То, что ты сейчас сделала?

      – Я сказала правду.

      – И тебя выставили из суда. Все остальное, чего ты добилась сегодня, может оказаться зря.

      – Он не посмеет.

      Эфраим ведет меня в конюшню, к стойлам, где нас ждут Стерлинг и Брут. Он вытаскивает шиллинг из кармана и протягивает его юному Мэтью Полларду, подручному конюха. Как и Мозес, он похож на отца, хотя пока только высоким ростом и темными волосами. До могучей фигуры и мрачного вида еще несколько лет.

      – Ты дала ему преимущество, Марта. Теперь Норт может сделать что угодно.

      Я редко плачу. Слезы бесполезны – от них только дрожит голос и намокают щеки. Но теперь слезы рвутся наружу, и я утираю их тыльной стороной ладони.

      – Я не могла просто стоять и молчать! Не могла и не буду.

      Когда Мэтью Поллард уводит лошадей, чтобы оседлать их, Эфраим вздыхает и упирается лбом в мой лоб.

      – Ты слишком вовлечена во все это.

      – Не по собственной воле.

      – Я никогда не попрошу тебя отречься от друга. Но ты повела себя безрассудно, Марта. И просто опасно. Ты назвала Норта насильником в его собственном суде.

      – Я не сказала ничего, чего уже нет в официальных протоколах, о чем не перешептывались бы в городе.

      – За закрытыми дверями. А ты это сказала ему в лицо.

      – Думаешь, лучше перешептываться у него за спиной?

      – Я думаю, лучше говорить разумно. С расчетом.

      – С чего вдруг ты боишься посмотреть человеку в глаза и сказать ему, кто он есть?

      Муж вздрагивает и отворачивается.

      – Это все было давно.

      – Совсем недавно. Вчера. Всего несколько мгновений назад. Та история всегда рядом со мной. Я это осознала, когда Норт спросил, видела ли я, как вешают человека. Он же знает, что видела. Он ведь был там. И ты тоже.

      Тридцать пять лет назад

Оксфорд, Массачусетс19 декабря 1754 года

      Билли Крейн дергался в петле. Он обмочился – скорее всего, в тот момент, когда открылся люк, – и вдоль правой ноги у него виднелся темный потек. От падения у него должна была сломаться шея, но Билли был высокий, и я видела, что веревка не до конца сделала свое дело. Спина у него выгнулась, одна ступня подергивалась.

      Я отвернулась, но Эфраим приложил ладонь к моей щеке, мягко заставляя снова посмотреть на виселицу.

      – Нет, –