Круги по воде. Аркадий Адамов

Откаленко насмешливо ответил:

      – Можешь звонить Светке и назначать на вечер свидание. Так тебя старик и отпустил.

      – Похоже на то, – вздохнул Виталий.

      Но тут Игорь оторвался от бумаг и заинтересованно спросил:

      – Ты про письмо говорил. Это которое у учительницы взял?

      – Ага.

      – Дай прочесть.

      Виталий вытащил из внутреннего кармана пиджака надорванный конверт и перебросил его Откаленко. Конверт точно спланировал прямо ему в руки.

      – Тебе в цирке выступать, – усмехнулся Игорь.

      – Давно переманивают…

      Игорь вытянул из конверта вчетверо сложенное письмо и углубился в чтение.

      Виталий, все так же жмурясь, лениво достал трубку, набил её табаком, чиркнул спичкой и не торопясь затянулся, потом подбросил коробок в руке и опустил в карман. Все это время он исподтишка наблюдал за другом.

      По мере того как Игорь читал, смуглое лицо его все больше хмурилось, тяжёлый подбородок выдвинулся вперёд.

      Лист бумаги был исписан торопливо, строчки шли косо и неровно, к концу то густея, то, наоборот, обрываясь раньше времени. Лучинин писал:

      «Дорогая Вера Афанасьевна!

      Каюсь, грешен. Давно следовало написать Вам. Извинить меня могут только чрезвычайные события. И они произошли. Я уже не в Ленинграде. Я о нем только вспоминаю теперь по ночам как о близком человеке. Эдакий седой красавец, умница, интеллигент, театрал и учёный – вот каким он мне кажется издали. А сейчас к живу у славного рабочего парня, если уж продолжать такое сравнение. Шапка набекрень, ворот расстегнут, на ногах валенки, руки в масле и ссадинах. Словом, небольшой, заваленный снегом, пронизанный всеми ветрами Окладинск. Слыхали о таком?

      Приехал я сюда директорствовать. Дали заводик. Интересно – страсть! Продукция, между прочим, важная —

      электроды для промышленности. Но технология никуда. Помудрили мы тут с полгода и, кажется, кое-что вышло. Электродики пошли на уровне мировых стандартов. Не хуже, чем в Америке и Швеции.

      Далось, конечно, нелегко. Потрепал нервы себе и другим. Особенно себе. Всяко бывало. И ссор хватало. Характер у меня, как вы знаете, тоже не сахар. Кое-кому не нравится. И потом всего не хватает – то одного, то другого. „Доставалой“ стал, „коммерсантом“. И конечно, кое-кто норовит тяпнуть за икры. Горько бывает.

      И на душе неспокойно. Черт её знает, эту душу, чего ей надо? С Ольгой живём, между прочим, мирно. Она учительствует. Только ей до Вас – ой-ой!.. Нет, сложная это штука – душа. Как с ней атеисту поступать?

      Ну да ладно. Не к лицу мне Вам плакаться. Ещё влепите тройку за поведение. А у меня и так…

      Как Вы, Вера Афанасьевна, как здоровье? Ребят наших охота повидать – страсть! Привет им всем, кого увидите.

      С низким поклоном Ваш (да и всем) „трудный“

Е. Лучинин».

      Виталий заметил, что Откаленко уже кончил читать и о чем-то думает, не отрывая глаз от письма. Он некоторое время наблюдал за ним, по-прежнему развалясь на стуле и вытянув вперёд свои длинные ноги, потом, не утерпев, спросил:

      – Ну, что ты скажешь?

      Откаленко хмуро взглянул на него