Ковры из человеческой кожи. Мэд Фоксович

он чуть не кинул на землю, лицо оступившегося экспедитора стало остывать. Он расслабил ладони и опустил голову. Обе половины челки закрыли его лицо как настоящий театральный занавес. Только сейчас Михаил понял, что Лихо сделал с ним. Жестокий спектакль душегуба заставил его сорваться и выместить гнев совсем не на тех людях.

      – Михаил Святославович… – пролепетала Матрена, – пожалуйста, простите…

      – Да, – тихо добавил Святорад, – нам стоило быть тише, простите.

      Безликий Кисейский сделал шаткий шаг вперед, пройдя мимо своей верной напарницы, которую подвел. Он остановился у поворота снежного тоннеля.

      – Матрена… – отреченно произнес экспедитор, не оборачиваясь.

      – Да? – жалостно произнесла девушка.

      – Пожалуйста, подойди в бильярдную комнату через полчаса, – смиренно выдавил он, – я хочу рассказать тебе кое-что.

      На этих словах Кисейский скрылся за поворотом снежного окопа, оставив обескураженных и потерянных Матрену и Святорада наедине.

      ***

      За высоким цокольным окном еще было светло, но на миниатюрном геридоне, одноногом столике для выпивки, без которого не могла обойтись ни одна бильярдная комната, горела свеча. Михаила всегда успокаивал запах плавящегося воска, а спокойствие нужно было экспедитору как никогда раньше.

      Склонившись над пульсирующим пламенем, Кисейский сидел на краю войлочного кресла, периодически погладывая на входную дверь. Суровый следователь, сразивший десятки изуверов и раскрывший сотни загадок, готовился к самому сложному испытанию в своей жизни: откровению.

      Дверь открылась.

      – Михаил Святославович, – боязливый голос Матрены послышался из коридора, – я могу войти?

      – Да, Матрена, – монотонно произнес Кисейский, не отрывая взгляда от пламени свечи.

      Крестьянка зашла в бильярдную комнату и закрыла за собой дверь. Сцепив руки у пояса, она осторожно подошла к геридону и села в противоположное кресло. Только тогда Михаил наконец осмелился поднять на напарницу глаза. К большому удивлению Кисейского на ее лице не было обиды, злости или отвращения. Не отрываясь, девушка смотрела на своего наставника с искренним сожалением и заботой.

      – Матрена, – серьезно произнес следователь, – я бы хотел извиниться за то, что устроил на улице.

      Протеже удивленно хлопнула ресницами и протянула ладони ближе к свече.

      – Вы не должны извиняться, – прошептала она, – любой человек потерял бы себя в такой ситуации.

      – Ты не потеряла себя… – одновременно стыдливо и гордо произнес Кисейский, – я видел твое лицо, когда мы обнаружили ковер. Ты была в ужасе, но не позволила панике овладеть собой. Ты намного сильнее, чем думаешь, Матрена.

      По спине крестьянки пробежали мурашки, а ее сутулая спина гордо выпрямилась, когда легкие доверху наполнились теплым воздухом. Казалось, долгие годы Матрена ждала именно этих слов, чтобы осознать себя важной и по-настоящему сильной, какой была всегда.

      – Вы хотели рассказать мне что-то важное, –