Ковры из человеческой кожи. Мэд Фоксович

или со злонамеренной насмешкой, незнакомка сложила руки у груди и облокотилась о раму.

      Экипаж затормозил у конюшни, неподалеку от земской избы. О подножку кареты стукнули высокие каблуки старых и неухоженных сафьяновых сапог, некогда ярко-зеленых, но затертых до бледно-изумрудного оттенка. Почесав щетинистый подбородок, успевший покрыться морозным инеем, экспедитор вытянул из-под сиденья дорожный погребец и сделал шаг вперед, технично погрузившись в снег по колено.

      Дав отмашку кучеру, Михаил обогнул карету и с трудом разгреб путь к одной из многочисленных снежных траншей, чья сложная паутина являлась единственным маршрутом пешего передвижения по деревне. Внезапно экспедитор услышал хруст снега и человеческие голоса, доносившиеся из-за поворота траншеи.

      Неровные шаги расписных ичигов, с высокого каблука до голенища усеянных диковинными цветочными узорами, чередовались со стуками дорогой трости, инкрустированной драгоценными камнями. Кто-то приближался к гостю Лазурного Марева такой уверенной и жизнерадостной, хотя хромой выступкой. На широких плечах коренастого мужчины тридцати лет лежала статная боярская ферязь, чьи кружевные рукава развивались за его спиной как плащ. На его голове сидела высокая горлатная шапка, приплюснутая и рассыпчатая, будто слепленная из маковых семечек.

      Но самым выразительным элементом внешности энергичного боярина, несомненно, была его огромная и невероятно-пушистая борода. Белокурая, почти золотая как спелая пшеница. Большие янтарные зубы, скрещенные в легкомысленную улыбку, едва не сливались с волосяным покровом, выглядывая из-под густых усов хромого дворянина.

      Кисейскому не пришлось думать долго, чтобы понять: к нему приближался земской староста.

      Позади бородатого аристократа семенил тощий, сгорбленный мужичок, то и дело выглядывавший из-за плеча статного господина и донимавший того вопросами. Бесконечный лебезящий словестный поток прерывался лишь редкими односложными ответами главы деревни.

      С первого взгляда Кисейский определил в призрачно-бледном заике зажиточного крестьянина, а может даже канцелярского работника при земской избе. Несмотря на то, что скрюченный смерд носил самый обыкновенный серый кожух и валенки, на его носу сидело сверкающее металлическое пенсне с регулирующей заклепкой. Это удивительное устройство коррекции зрения было крайне редким новшеством даже в знатных кругах. Сейчас же обыкновенный крестьянин то и дело прижимал его к переносице в перерывах между приглаживанием своей седой козьей бородки.

      Двое остановились в нескольких метрах от конюшни. Легкий, перламутровый взгляд широкоплечего боярина столкнулся с непробиваемой и подозрительной лазурью зениц Кисейского, словно никогда не выходящих из режима анализа. Элегантно, насколько это слово применимо к волочащейся конечности, протянув по земле правую ногу и облокотившись о трость, солнечный мещанин поклонился особому гостю.

      – Захар Романович Ячменник! – громогласным