Четырнадцать дней. Сборник

я, – почему бы их не использовать? Будет мне хоть какое-то занятие, пока я тут неделями торчу из-за дурацкой пандемии».

      Но тише: Дочка Меренгеро рассказывает.

      – В те времена на шоу выступали самые крутые, набирающие популярность ансамбли меренгеро. Кстати, тогда в некоторых песнях попадались довольно безумные строчки и названия. Я вас предупреждаю на тот случай, если кого-то воротит от расистского дерьма. – Она замолчала и несколько неуверенно огляделась, словно раздумывая, стоит ли говорить дальше, а также чтобы посмотреть, кто ее слушает. – В одной песне звучал вопрос «Qué será lo que quiere el negro?» – «Чего хочется негру?». В восьмидесятые она стала хитом, ее часто играли на «Полуденном шоу», которое я смотрела в детстве. Отец не разрешал приходить к нему на работу в телестудию, а присматривать за мной было некому: он воспитывал меня в одиночку. Ради дисциплины он не хотел, чтобы я болталась в подобных местах. Отец дружил с некоторыми танцорами на шоу и повстречал там одну женщину. Понятия не имею, в каких они были отношениях, про них просто говорили, что они «muy amigos y muy queridos»[4]. Я не спрашивала. Однако они дружили много лет. Она очень хорошо ко мне относилась. Не так, как давно потерянная мать, ничего подобного, хотя она мне все объяснила, когда в одиннадцать лет у меня начались женские дела. Не представляю, как бы мой отец с этим справился. Женщина исчезла из нашего поля зрения, когда я еще была маленькой, но я всегда вспоминала ее с теплом. Не так давно, за несколько недель до карантина, я случайно встретилась с ней – и это было что-то с чем-то! Пришла в любимую парикмахерскую, чтобы выпрямить волосы, ну, вы знаете: все шутят, что даже в раю доминиканские парикмахеры будут одной рукой накручивать локоны на щетку и тянуть изо всех сил, а в другой – держать фен, обдувающий голову раскаленным до бог знает скольки градусов воздухом, чтобы выпрямить пряди. И я раньше каждую неделю так делала, а потом до меня дошло, что эта фигня портит мне волосы. Короче, встретила я ее в парикмахерской и спросила, как она поживает. Сначала она не очень-то обрадовалась, увидев меня, – и вообще кого-то знакомого. А потом рассказала сумасшедшую историю – совершенно невероятную, но абсолютно правдивую. Все началось одиннадцатого сентября, и в парикмахерской все вокруг такие: «Да ну на фиг, опять про одиннадцатое сентября?! Сколько можно-то?» Однако, похоже, в ней есть нечто поучительное для нас сейчас, когда мы сидим тут, на крыше. Я называю ее «Двойной трагедией».

      К слову, когда в парикмахерской начинают рассказывать что-то интересное, все фены смолкают. Волосы могут по-прежнему накручивать на бигуди, красить или стричь, но, если уж кто-то привлек всеобщее внимание историей, фены выключат наверняка, даже не сомневайтесь.

      Я совсем забыла упомянуть, что Еве за семьдесят, но выглядит она на пятьдесят. Ей уже сделали укладку, в естественной седине все еще виднелось достаточно черноты: сразу ясно, что эти благородно-седые волосы когда-то были черными как уголь. А еще Ева, так сказать, добавила себе округлостей в некоторых местах, и она умела держаться так,

4

 Очень близкие и дорогие друзья (исп.).