Дорога на Стамбул. Первая часть. Борис Александрович Алмазов

Васильевич залюбовался, как Осип, стоя на деревянной колоде, рисует над головой и на все четыре стороны сверкающим клинком замысловатые восьмерки.

      Вот он, потянувшись вверх, словно за улетающей в небо шашкой, выпрямился, неуловимым движением кисти изменил направление ее полета, и хищная сталь с коротким свистом отсекла половину тростинки, вставленной в расщеп кола. Рррраз – и тростинка слева ополовинилась, а отрубленная ее часть воткнулась тут же в песок.

      Осип крутанул клинком над головой и, взяв линию полета чуть положе, стал отсекать с каждым ударом ровно по вершку.

      – Эх! – восхищенно сказал хозяин. – Глянь, Домнушка, что делает! Что делает! Мастер!

      Осип, срубив очередную порцию лозы, завертел шашку вокруг себя таким отчаянным «солнышком», что хозяин только крякнул:

      – Вот кака музыка! Эдак он к себе не токмо пику, муху не подпустит! Мастер!

      – Демьян Васильевич! – строго сказала хозяйка, закрывая окно занавеской. – Я стенке, что ли, говорю?!

      – Бог с тобой, Домнушка, – завиноватился хозяин. – Я слушаю тебя, слушаю… – И попытался достать отодвинутую чашку.

      – Нет уж ты меня выслушай! – сказала хозяйка, отодвигая чашку еще дальше. – Я про Аграфену!

      – А что про Аграфену? Дите схоронили, вся недолга – царство ему небесное… Хотя ведь некрещеный, так что и поминать нечего. Не осязаемый чувствами звук…

      – С ней-то самой что делать?

      – А что с ней делать? – скрутил бороду хозяин. – Умела кошка сметану съесть, умей кошка и трепку снесть…

      – Да жалость ли есть у тебя? Она извелась вся, не ест, не пьет!

      – Вольно же ей было хвост на сторону держать!

      – Ох, Демьян Васильич! Не судите, да не судимы будете!

      – Это ты к чему? – сломал бровь хозяин.

      – Ладно уж, – зардевшись, сказала хозяйка, – не об том речь! А только Аграфену нужно пожалеть…

      – А я не жалею? Другой бы – моментом домой, при такой-то аттестации.

      – Да ты в уме ли! Голубь! Да ведь ее братья насмерть забьют!

      – То-то и оно! – сказал хозяин, доставая-таки чашку. – Потому пусть живет у нас!

      – Не через то ты ее домой не отсылаешь, что жалеешь, – сказала хозяйка, которая видела мысли своего мужа насквозь. – Боишься, как бы братья, прознав про такое дело, отары свои не побросали да сюды с ружьями не явились!

      Сам хотел было вскипеть, но одумался и сказал спокойно:

      – Боюсь! Истинно боюсь! Мне, мать моя, шум лишний не надобен. И отвечу тебе, как перед иконою, не слукавлю: дите, конечно, жаль, но в том, что он помер, вижу Господню любовь ко мне, многогрешному. – Он перекрестился и с жадностью принялся прихлебывать с блюдца.

      – Ну вот что! – решительно сказала хозяйка. – Смотри, Демьян! Как бы через твое легкомыслие чего похуже не вышло! А я тебе так скажу:

      ежели ее и дале твои приказчики дразнить будут, так я возьму Настю, Аграфену да и уеду от тебя на богомолье, и живи тут как знаешь!

      – Кто Аграфену дразнит?! – наливаясь