Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934. Александр Рупасов

от агрессии со стороны Германии» и «согласен на участие в нем» Чехословакии, Литвы, Латвии, Эстонии, Финляндии. Участие в таком соглашении, известном позднее как «Восточное Локарно», Франции и Польши рассматривалось как «обязательное» условие дальнейших переговоров, инициатива которых предоставлялась Парижу[322]. Вскоре Сталин публично сообщил о готовности СССР если не вступить в Лигу Наций, то отныне рассматривать ее как организацию, способствующую предупреждению войны. Долгая пауза в диалоге с Парижем (январь-апрель 1934 г.) и срыв советско-польских переговоров о балтийской декларации сопровождался характерным зигзагом в сторону германо-советского взаимопонимания. Его предлагалось облечь в форму протокола, согласно которому правительства СССР и Германии обещали «неизменно учитывать в своей внешней политике обязательность сохранения независимости и неприкосновенности» Прибалтийских стран[323].

      Отказ Берлина принять это двусмысленное предложение и намерение Парижа возобновить подготовку «Восточного Локарно» вернули советскую дипломатическую активность в русло антиревизионистской политики. В середине мая 1934 г. главы внешнеполитических ведомств Л. Барту и М.М. Литвинов согласовали схему, в соответствии с которой Германии, Польше, Чехословакии, Литве, Латвии и Эстонии предлагалось заключить с СССР региональное соглашение о взаимной помощи в случае агрессии одного из его участников (Восточный пакт). Франция выступала гарантом выполнения этого соглашения Советским Союзом и Германией, тогда как СССР брал на себя такое же обязательство в случае нарушения Францией или Германией Локарнского пакта[324]. По желанию Москвы, французское правительство не только приняло на себя обязательства обеспечить согласие с этим проектом гарантов договора 1925 г. – Великобритании и Италии, но и вести переговоры с предполагаемыми участниками Восточного пакта. В конце мая-начале июня, когда французская дипломатия приступила к их оповещению, нарком иностранных дел согласовывал с румынским и чехословацким министром формулировки нот о взаимном признании, которыми они вскоре обменялись как уполномоченные своих правительств. Обмен конфиденциальными нотами между СССР и Чехословакией зафиксировал обоюдный отказ от взаимных имущественных претензий, связанных с войной и революцией[325]. Для советско-румынских отношений решающее значение имел обмен заявлениями о строгом и полном соблюдении суверенитета другой стороны[326]. Фактический (а в отношении ЧСР – и формальный) отказ Москвы от тезиса о существовании спорных вопросов между СССР и двумя странами Малой Антанты подкреплялся обязательством воздерживаться от «прямого или косвенного» вмешательства во внутренние дела другой стороны, содержавшимся в конфиденциальных нотах. Таким образом, «вторая волна признания» 1934 г. принесла Москве окончательную нормализацию отношений с Чехословакией и Румынией, что проложило путь переговорам 1935–1936 гг. о военно-политическом

322

См. решение «О Франции» от 19.12.1933 (впервые опубликовано в: [Примечания]//ДВП СССР. T.XVI. С. 876–877).

323

См. Jonathan Haslam. The Soviet Union and the struggle for collective security in Europe, 1933–1939. N.Y. etc, 1984. P.36; Oleg Ken. Op.cit. P. 169–171.

324

Comte-rendu (par P.Bargeton) «Conversation entre M. Barthou et M. Litvinov á Genèvi le 18 mai 1934. Project de pacte orientale»//DDF. 1-er sér. T. VI (13 mars – 26 juillet 1934). P., 1972. P. 496–499.

325

Официальное заявление правительства ЧСР от поддержки претензий своих граждан на национализированную собственность в России являлось беспрецедентным в отношениях СССР с внешним миром (См.: З. Сладек. Экономические соглашения между ЧСР и СССР 1935 г.//С.И. Прасолов, П. И. Резонов (ред.). Советско-чехословацкие отношения между двумя войнами 1918–1939: Из истории государственных, дипломатических, экономических и культурных связей. M., 1968. С.109–110, 127–128).

326

Eugene Boia. Romania’s diplomatic relations with Yugoslavia in the interwar period. Boulder, 1993. P.193–194. Еще весной 1934 г. наблюдатели отмечали, что «пение большевистских сирен смолкло на Дамбовице» и правом берегу Днестра (R. de Weck à G. Motta, rapporte, Bucarest, 25.5.1934//Documents diplomatiques suisses. 1848–1945. Vol.11. (1934–1936). Bern, 1989. P. 115). Начальник румынской военной разведки объяснял это, в частности, сокращением финансирования подрывной работы в Бессарабии и отношением к ней как к «потерянному объекту, который не оправдал надежд» Москвы (См.: Raport J. Kowalewskiego[?] do T. Schaetzla, Bukareszt, 15.4.1934. – AAN. Sztab Główny. T. 616/191. S. 122–124).