Некуда. Николай Лесков

тоже как-то все…

      – А-а, уж началось! Я так скоро не ожидала. – Ну, что же такое?

      – С матерью, с сестрами все как-то не поладит. Она на них, оне на нее… ничего не разберу. Поступки такие какие-то странные…

      – Например?

      – Да вот, например, недели три тому назад ночью улетела.

      – Куда это она могла улететь? Расскажи, батюшка мой, толком.

      Игуменья положила на колени работу и приготовилась слушать.

      Бахарев рассказал известную нам историю Лизиной поездки к Гловацким и остановился на отъезде Женни.

      – Ну, а после ж что было? – спокойно спросила игуменья.

      – За сущие пустяки, за луну там, что ли, избранила Соню и Зину, ушла, не прощаясь, наверх, двое суток высидела в своей комнате; ни с кем ни одного слова не сказала.

      Игуменья улыбнулась и опять сказала:

      – Ну?

      – Ну, и так до сих пор: кроме «да» да «нет», никто от нее ни одного слова не слышал. Я уж было и покричал намедни, – ничего, и глазом не моргнула. Ну, а потом мне жалко ее стало, приласкал, и она ласково меня поцеловала. – Теперь вот перед отъездом моим пришла в кабинет сама (чтобы не забыть еще, право), просила ей хоть какой-нибудь журнал выписать.

      – Какой же?

      – Журнал для девиц, что ль-то: там у меня записано. Жена ей выбрала.

      – А, Ольга Сергеевна! Ну, она во всем знаток!

      – Что ж, все-таки мать.

      – Да кто ж говорит!

      Игуменья медленно приподнялась, отворила старинную шифоньерку и, достав оттуда тридцать рублей, положила их перед братом, говоря:

      – Вот сделай-ка мне одолжение, потрудись выписать Лизе два хорошие журнала. Она не дитя, чтобы ей побасенки читать.

      – Да зачем же это, сестра? На что ж твои деньги? Разве я сам не могу выписать для дочери?

      – Ну, ты сам можешь делать что тебе угодно, а это прошу сделать от меня. А не хочешь, я и сама пошлю на почту, – добавила она, протягивая руку к лежащим деньгам.

      – Нет, зачем же ты сердишься? Я пошлю завтра же.

      – Да, пожалуйста, и Лизе скажи, что это я ей посылаю. Пусть на здоровье читает. Лучше, чем стонать-то да с гусарами брындахлыстничать.

      – Ну, уж ты пошла!

      – Да, поехала.

      – Какая ты право, Агнеса! К тебе едешь за советом, за добрым словом, а ты все ищешь, как бы уколоть, уязвить да обидеть.

      Игуменья только переменила спицу и начала новый ряд.

      – Мне самому кажется, что с Лизой нужно как-то не так.

      Игуменья спокойно вязала.

      – Как она тебе, сестра, показалась?

      – Да что ж – как мне? Надо знать, как она вам показалась? Вы для нее больше, чем я.

      – Да мне кажется, она добрая девочка, только с душком.

      – То есть с характером, скажи.

      – Тебе она, видно, понравилась?

      – Хорошая девушка: прямая и смелая.

      – Это еще институтское.

      – Нет, это кровное, – с некоторою, едва, впрочем, заметной гордостью возразила игуменья.

      – Вот ты все толкуешь, сестра, о справедливости, а и сама тоже несправедлива.