Некуда. Николай Лесков

вы так мало кушаете, Женичка? – обратился, наконец, в средине обеда Бахарев к Гловацкой.

      – Благодарю вас, я сыта.

      – То-то, вы кушайте по-нашему, по-русски, вплотную. У нас ведь не то что в институте: «Дети! дети! чего вам? Картооофелллю, картооофффелллю» – пропищал, как-то весь сократившись, Бахарев, как бы подражая в этом рассказе какой-то директрисе, которая каждое утро спрашивала своих воспитанниц: «Дети, чего вам?» А дети ей всякое утро отвечали хором: «Картофелю».

      Все были очень рады, что буря проходит, и все рассмеялись. И заплаканная Лиза, и солидная Женни, и рыцарственная Зина, бесцветная Софи, и даже сама Ольга Сергеевна не могла равнодушно смотреть на Егора Николаевича, который, продекламировав последний раз «картоооффелллю», остался в принятом им на себя сокращенном виде и смотрел робкими институтскими глазами в глаза Женни.

      – Это вовсе не похоже; никогда этого у нас не было, – смеясь, отвечала Бахареву Женни.

      – Как? как не было? Не было этого у вас, Лизок? Не просили вы себе всякий день кааартоооффеллю!

      – Нет, папа: нас хорошо кормили. Теперь в институтах хорошо кормят.

      – Ну, рассказывайте, хорошо. Знаем мы это хорошо! На десять штук фунт мяса сварят, а то все кааартоооффеллю.

      – Да нет же, папа, не знаете вы, – шутливо возразила Лиза.

      – Реформы, значит, реформы, и до вас дошли благодетельные реформы?

      – Да, теперь по всему заметно, что в институтах иные порядки настали. Прежних порядков уж нет, – как-то двусмысленно заметила Ольга Сергеевна.

      – Да вот я смотрю на Евгению Петровну: кровь с молоком. Если бы старые годы – с сердечком распростись.

      – Стыдно подсмеиваться, Егор Николаевич, – заметила Женни и покраснела.

      – А краснеют-то нынешние институтки еще так же точно, как и прежние, – продолжал шутить старик.

      – Не все, папа, – весело заметила Лиза.

      – Да, не все, – вздохнув и приняв угнетенный вид, подхватила Ольга Сергеевна. – Из нынешних институток есть такие, что, кажется, ни перед чем и ни перед кем не покраснеют. О чем прежние и думать-то, и рассуждать не умели, да и не смели, в том некоторые из нынешних с старшими зуб за зуб. Ни советы им, ни наставления, ничто не нужно. Сами всё больше других знают и никем и ничем не дорожат.

      Лиза взглянула на Гловацкую и сохранила совершенное спокойствие во все время, пока мать загинала ей эту шпильку.

      За чаем шпигованье повторилось снова.

      – Поедемте на озеро, Женичка. Вы ведь еще не были на нашем озере. Будем там ловить рыбу, сварим уху и приедем, – предложил Бахарев.

      – Нет, благодарю вас, Егор Николаевич, я не могу, я сегодня должна быть дома.

      – Полноте, что вам там дома с своим стариком делать? У нас вот будет какой гусарчик Канивцов – чудо!

      – Бог с ним!

      – Сонька его совсем заполонила, разбойница, но вы… одно слово: veni, vidi, vici.

      – Что это значит?

      – Пришел, увидел, победил.

      – Оооо! Мне этого пока вовсе не нужно.

      – Те-те-те,