Некуда. Николай Лесков

няня. Только один отец не брюзжит, а то все, таки решительно все. Шаг ступлю – не так ступила; слово скажу – не так сказала; все не так, все им не нравится, и пойдет на целый день разговор. Я хотела бы посмотреть на тебя на моем месте; хотела бы видеть, отскакивало ли бы от тебя это обращение, как от тебя все отскакивает.

      – Чего ж ты сердишься, Лиза? Я ведь не виновата, что у меня такая натура. Я ледышка, как вы называли меня в институте, ну и что ж мне делать, что я такая ледышка. Может быть, это и лучше.

      – Я буду очень рада, если тебя муж будет бить, – совершенно забывшись, проговорила Лиза.

      Женни побледнела, как белый воротничок ее манишки, и дернула свою руку с локтя Лизы, но тотчас же остановилась и с легким дрожанием в голосе сказала:

      – Даже будешь рада!

      – Да, буду рада, очень буду рада!

      Женни опять подернуло, и ее бледное лицо вдруг покрылось ярким румянцем.

      – Ты взволнована и сама не знаешь, что говоришь, на тебя нельзя даже теперь сердиться.

      – Конечно, я глупа; чего ж на мои слова обращать внимание, – отвечала ей с едкой гримаской Лиза.

      – Не придирайся, пожалуйста. Недостает еще, чтобы мы вернулись, надувшись друг на друга: славная будет картина и тоже кстати.

      – Нет, ты меня бесишь.

      – Чем это?

      – Твоим напускным равнодушием, этой спокойностью какою-то. Тебе ведь отлично жить, и ты отлично живешь: у тебя все ладится, и всегда все будет ладиться.

      – Ну, так ты и желаешь, чтобы, для разнообразия в моей жизни, меня бил мой муж?

      – Не бил, а так вот пилил бы. Да ведь тебе что ж это. Тебе это ничего. Ты будешь пешкою у мужа, и тебе это все равно будет, – будешь очень счастлива.

      Женни спокойно молчала. Лиза вся дрожала от негодования и, насупив брови, добавила:

      – Да, это так и будет.

      – Что это такое?

      – Что будешь тряпкой, которой муж будет пыль стирать.

      Женни опять немножко побледнела и произнесла:

      – Ну, это мы посмотрим.

      – Нечего и смотреть: все так видно.

      – Не станем больше спорить об этом. Ты оскорблена и срываешь на мне свое сердце. Мне тебя так жаль, что я и сказать не умею, но все-таки я с тобой, для твоего удовольствия, не поссорюсь. Тебе нынче не удастся вытянуть у меня дерзость; но вспомни, Лиза, нянину пословицу, что ведь «и сырые дрова загораются».

      – И пусть! – еще более насупясь, отвечала Лиза.

      Гловацкая не ответила ни слова и, дойдя до перекрестной дорожки, тихо повернула к дому.

      Лиза шла рядом с подругою, все сильнее и сильнее опираясь на ее руку.

      Так они дошли молча до самого сада. Пройдя так же молча несколько шагов по саду, у поворота к тополевой аллее Лиза остановилась, высвободила свою руку из руки Гловацкой и, кусая ноготок, с теми же, однако, насупленными бровками, сказала:

      – Ты на меня сердишься, Женни? Я перед тобою очень виновата; я тебя обидела, прости меня.

      Большие глаза Гловацкой и ее доброе лицо приняли выражение какого-то неописанного счастья.

      – Боже мой! – воскликнула она, – какое чудо! Лиза Бахарева первая попросила прощенья.

      – Да,