Бла-бла-бла. Роман-каверза. Станислав Шуляк

платежом гнусен, как поётся в одной известной арии заимодавца, правда, ещё не написанной, но её непременно напишут, может, даже я сам, хотя и не сразу, – выдал наш сказитель замысловатую домашнюю заготовку.

      – Р-р-р-р!.. Я – ниссан внедорожник, цвет – металлика, пробег более тридцати тысяч, но на мне ни царапинки, меня называют Зверюгой. И я оправдываю такое прозвище, иду легко, вкрадчиво, но не попадайтесь мне на дороге!.. – увлечённо бухтел другой создавая невольные препятствия для словоизъявления прочих нетверёзых сограждан.

      – Я не сторонник анималистических метафор, мой стиль – лёгкость, изящество, самоирония, релаксация… – возразил соперник его.

      – Да, Энгусов, – отвёл глаза кабатчик. – Тут такое дело…

      – Какое дело? – слегка ёкнуло в груди у Энгусова.

      – Релаксация! – бросил недовольный Дунин.

      – Закрываю я вчера заведение, к ночи ближе, – продолжил кабатчик, – а ночь, хоть и почти белая, но всё равно темная по причине повылезших туч. И даже жутковато немного, хоть я и не из слабонервного десятка, сами знаете. И тут вдруг стук в дверь, паскудный такой стук! Бесприличный!.. Я глядь в окошко, а там… букмекер!

      – Ожил опять, подлец? – ахнул Энгусов.

      – Да в том-то и дело, что дохлый, – опроверг того Василий Абрамович.

      – Стоит? Стоит? – тревожно вопросил Энгусов.

      – Стоит. И в дверь стукает.

      – Распорядка законного не стало, – заметил писатель. – Мёртвые ходют. Вместо того, что бы на погостах субтильно покоиться. В двери стукают.

      – Потому-то дело наше, вроде как, и не сделано.

      – Полегче! – покоробился Энгусов. – Уговор был, что я только выношу эту падаль, а за полную смерть его не ответчик.

      – Ладно-ладно, – смягчился Василий Абрамович. – Вот вам пельмени и водочки сто пятьдесят.

      – Другое дело! – торжествующе сказал Энгусов.

      Это называется «до отвала»? Вот и верь после этого буржуазии!

      – Мой безаварийный пробег – мой наличный капитал! – гундел ниссан.

      – А по-моему, большой пробег – ничто, дым, фикция! – возразил форд, – Вот я новенький, только с конвейера, я ещё незамутнённый, почти девственный!..

      Всяческие несортированные буквы беспорядочно сыпались из их ртов оголтелых, склеиваясь на лету в гадкие, неминуемые словеса.

      Тут-то вошла Люська Морякова, и сразу следом за ней – Мессалина Львовна Гордецкая, учительница русского языка и литературы на пенсии, проживающая неподалеку. Дама приметная, лапидарная и красноречивая, навроде Фаины Раневской на старости лет.

      – Смотрите, кого я к вам привела! – обширно возвестила девица.

      – Мессалина Львовна! Мессалина Львовна! – загалдели нетверёзые целовальники. – Давно вас не видели!

      – Да, а то в последнее время зачастили тут разные… спидометры! – безадресно сказал волюнтарист Бобриков.

      – И коробки скоростей, – хохотнул