Чёртово племя. Часть вторая. Ольга Пустошинская

и учёный Минька догадался, что кадеты ждут знака к молитве.

      – Отче наш, иже еси на небесех… – заполнил столовую хор голосов.

      После молитвы приступили к обеду, и суп показался Миньке особенно вкусным, не таким, как дома у Прасковьи. И столовая была красивая, светлая, с картинами на стенах. А в нише между двух бархатных занавесок висел портрет великого князя Константина Константиновича – отца и покровителя всех кадет.

      После обеда под присмотром дядьки играли на плацу в городки. Расставляли особым образом деревянные чурки на нарисованном мелом квадрате и выбивали палкой фигуры. Минькины новые товарищи отлично разбирались в правилах, для Воробья же городки стали открытием: в Ефремовке он играл только в бабки. Ничего, умеет управляться с бабками, наловчится и в городки.

      Кадеты играли кто как, часто мазали, и у Миньки появилось большое искушение торкнуть биту глазами, смести одним ударом самую сложную фигуру и прослыть метким и ловким. А что, плохо разве? Ничего зазорного в этом нет.

      Он прицелился, но неожиданно мысленным взором увидел отца Василия, грозящего пальцем: «Опять, отроче Михаил?» У Воробья опустились руки.

      – Не умеешь? – подскочил Сева. – Давай покажу.

      – Не надо, сам.

      Удар у Миньки получился так себе, никакой славы он не снискал, кто-то даже хихикнул за спиной.

      «Потом торкну, в другой раз, – решил он, – ничего худого не будет, я же палку брошу, не человека».

      После вечернего чая дядька, пожилой солдат, отвёл кадет в спальню для первого и приготовительного классов – длинную комнату с двумя радами железных кроватей с полосатыми покрывалами и затейливыми изголовьями, с торчащими вешалками для фуражек. Возле каждой кровати стоял стул, на него дядька велел аккуратно сложить форму.

      Кадеты долго не могли успокоиться. В длинных ночных рубашках они прыгали на кроватях, шумели, устроили кучу малу. Вошёл дядька и, отчаянно ругаясь, припугнул побить ремнём самых неугомонных.

      Ребята притихли, но спать, похоже, не собирались. Сгрудились у кровати кадета Петьки Лосева, слушали, о чём он рассказывает, и послушать было что. Подошли и два робких инородца-киргиза, хотя по-русски ничего не понимали и говорили к месту и не к месту только «да» и «нет».

      Лосев оказался второгодником и знал всё о здешних порядках.

      – У нашего ротного командира кличка Спартанец. Потому что любит всякие гимнастические упражнения. Вина не пьёт, сигар не курит, в комнате у него кровать да стул, больше не надо, говорит.

      – А он добрый или злой? – спросил кто-то из мальчиков.

      – Добрый. Воспитатель Любарский тоже добрый, мы любили, когда он дежурил. А вот Франц ужасно строгий. Чуть что – под арест и в увольнение не пускает.

      – У-у… А за что?

      – Да ни за что, подумаешь, свистнул в строю.

      – Лосев, миленький, расскажи ещё что-нибудь!

      Петька, развалившись на кровати, чесал языком, сочинял должно быть с три короба. Минька и верил и не верил. Он утомился, стал клевать носом, но даже сквозь сон слышал, как упрашивали ребята:

      – Лосев, голубчик, расскажи ещё! Ну пожа-алуйста,