Чёртово племя. Часть вторая. Ольга Пустошинская

и бросил её, почти не целясь. Палка завертелась в полёте, разнесла фигуру и выбила все чурки из города.

      – Ура! Давай, Мишка! – закричал Сева.

      Один за другим Воробей выбивал городки с первого удара. Лосев нервничал и всё чаще мазал: его бита отлетала далеко за нарисованный город или падала у черты.

      – Что же вы, Лосев, соберитесь! – подбадривал Спартанец. – Вы же неплохо бросали.

      По плацу прокатился вздох восхищения, когда Минькина бита за один бросок снесла, описав дугу, самую сложную фигуру – письмо, с чурками, расставленными в разных концах квадрата.

      – Вот это да!

      – Братцы, вы видели?!

      Даже те, кто болел за Лосева, сейчас радовались за Воробья.

      – Вторая партия! – объявил воспитатель.

      Пока бита соперника задевала фигуры лишь краем, Минькина летела в цель, как намагниченная. Кадеты громко считали удары, и Минька понял, что уже победил.

      Лосев, злой и красный, не знал, куда деваться от стыда, а Воробей ликовал. Совесть сначала скреблась под его белой гимнастической рубашкой, а потом затихла. Не ради озорства торкал, по важному делу.

      Ну какой Лосев старший? Вчера у доски хлопал глазами и ждал подсказок, задачку сегодня списал, уроков не приготовил. Вот и Любарский сказал, что Петька скоро угодит в разряд «ленивых» кадет. Таким в столовой не дают пирожных, не позволяют покупать сладкое и лишают отпуска.

      Миньке в корпусе нравилось. Он и подумать не мог, сколько здесь классов: и рисовальный, и музыкальный с роялем, духовыми инструментами и нежно любимыми балалайками, класс космографии, физический, даже кабинет ручного труда. Хочешь рисовать красками – приходи и рисуй с учителем сколько душе угодно. Хочешь заниматься фотографией или играть на скрипке – пожалуйста!

      Он записался в церковный хор и оркестр балалаечников. Учитель музыки послушал Минькину игру и похвалил:

      – Замечательно. Уже учились у кого-то?

      Воробей кивнул и вспомнил хромого плотника. Как он там поживает? В прошлом году, когда Минька с батюшкой ездил в Ефремовку, дядя Кузьма всё прихварывал, жаловался на сердце. Надо ему письмо написать.

      Всё ему в корпусе нравилось, но без ложки дёгтя не обошлось. Лосев придумал Миньке обидно прозвище – Лапоть, а Севке – Поганка, намекая на его бледность. Воробей не обращал внимания, а Миловский сердился: «Сволочь ты, Лосев, я альбинос!»

      Минька заметил: кадеты были не такими, как сельские ребята и школьные его товарищи, говорили по-книжному красиво, называли друг друга голубчиками и миленькими, как девчонки в приюте. Когда Воробей в классе перед уроком брякнул: «Не чутко, командир идёт?» – над ним беззлобно посмеялись.

      – Я же вам сказал, что он неотёсанная деревенщина, – фыркнул Лосев, – а ещё в кадеты пролез! Иди навоз убирай, мужичьё!

      Минька вскочил, сжал кулаки. Вокруг стало очень тихо.

      – Лосев! Встать! – вдруг загремело на весь класс. У дверей застыл бледный полковник Франц, щёки его тряслись.

      – Как вы смеете унижать своего товарища? Пункт