Петербург. Андрей Белый

холодного ветра; Николай Аполлонович вспомнил одну туманную ночь; тою ночью он перегнулся через перила; обернулся и увидел, что никого нет; приподнял ногу; и резиновой гладкой калошей занес ее над перилами, да… так и остался: с приподнятою ногой; казалось бы, дальше должны были и воспоследовать следствия; но… Николай Аполлонович продолжал стоять с приподнятою ногой. Через несколько мгновений Николай Аполлонович опустил свою ногу.

      Вот тогда-то созрел у него необдуманный план: дать ужасное обещание одной легкомысленной партии.

      Вспоминая теперь этот свой неудачный поступок, Николай Аполлонович неприятнейшим образом улыбался, представляя собой довольно смешную фигуру: запахнувшись в шинель, он казался сутулым и каким-то безруким с заплясавшим по ветру длинным, шинельным крылом; с таким видом свернул он на Невский; начинало смеркаться; кое-где в витрине поблескивал огонек.

      – «Красавец», – постоянно слышалось вокруг Николая Аполлоновича…

      – «Античная маска…»

      – «Аполлон Бельведерский».

      – «Красавец…»

      Встречные дамы по всей вероятности так говорили о нем.

      – «Эта бледность лица…»

      – «Этот мраморный профиль…»

      – «Божественно…»

      Встречные дамы, по всей вероятности, так говорили друг другу.

      Но если бы Николай Аполлонович с дамами пожелал вступить в разговор, про себя сказали бы дамы:

      – «Уродище…»

      Где с подъезда насмешливо полагают лапу на серую гранитную лапу два меланхолических льва, – там, у этого места, Николай Аполлонович остановился и удивился, пред собою увидевши спину прохожего офицера; путаясь в полах шинели, он стал нагонять офицера:

      – «Сергей Сергеевич?»

      Офицер (высокий блондин с остроконечной бородкою) обернулся и с тенью досады смотрел выжидательно сквозь синие очковые стекла, как, путаясь в полах шинели, косолапо к нему повлеклась студенческая фигурка от знакомого места, где с подъезда насмешливо полагают лапу на лапу два меланхолических льва с гладкими гранитными гривами. На мгновенье будто какая-то мысль осенила лицо офицера; по выражению дрогнувших губ можно было бы подумать, что офицер волновался; будто он колебался: узнать ему или нет.

      – «А… здравствуйте… Вы куда?»

      – «Мне на Пантелеймоновскую», – солгал Николай Аполлонович, чтоб пройти с офицером по Мойке.

      – «Пойдемте, пожалуй…»

      – «Вы куда?» – вторично солгал Николай Аполлонович, чтоб пройтись с офицером по Мойке.

      – «Я – домой».

      – «Стало быть, по пути».

      Между окнами желтого, казенного здания над обоими повисали ряды каменных львиных морд; каждая морда висела над гербом, оплетенным гирляндой из камня.

      Точно стараясь не касаться какого-то тяжелого прошлого, оба они, перебивая друг друга, озабоченно заговорили друг с другом: о погоде, о том, что волнения последних недель отразились на философской работе Николая Аполлоновича,