Петербург. Андрей Белый

восьми лет; что-то, похожее на участие, шевельнулось в сердце Неуловимого…

      В комнату вошел теперь Николай Аполлонович.

      – «Ты куда?»

      – «Я, папаша, по делу…»

      – «Вы… так сказать…. с Александром… с Александром…»

      – «С Александром Ивановичем…»

      – «Так-с… С Александром Иванычем, значит…»

      Про себя же Аполлон Аполлонович думал: «Что ж, быть может, и к лучшему: а глаза, быть может, – померещились только…» И еще Аполлон Аполлонович при этом подумал, что нужда – не порок. Только вот зачем коньяк они пили (Аполлон Аполлонович питал отвращение к алкоголю).

      – «Да: мы по делу…»

      Аполлон Аполлонович стал подыскивать подходящее слово:

      – «Может быть… пообедали бы… И Александр Иванович отобедал бы с нами…»

      Аполлон Аполлонович посмотрел на часы:

      – «А впрочем… я стеснять не хочу…»

      ………….

      – «До свиданья, папаша…»

      – «Мое почтение-с…»

      ……………………

      Когда они отворили дверь и пошли по гулкому коридору, то маленький Аполлон Аполлонович показался там вслед за ними – в полусумерках коридора.

      Так, пока они проходили в полусумерках коридора, там стоял Аполлон Аполлонович; он, вытянув шею вслед той паре, глядел с любопытством.

      Все-таки, все-таки… Вчера глаза посмотрели: в них была и ненависть, и испуг; и глаза эти были: принадлежали ему, разночинцу. И зигзаг был – пренеприятный или этого не было – не было никогда?

      – «Александр Иванович Дудкин… Студент университета».

      Аполлон Аполлонович им зашествовал вслед.

      ………………………

      В пышной передней Николай Аполлонович остановился перед старым лакеем, ловя какую-то свою убежавшую мысль.

      – «Даа-аа… аа…»

      – «Слушаю-с!»

      – «А-а… Мышка!»

      Николай Аполлонович продолжал беспомощно растирать себе лоб, вспоминая, что должен он выразить при помощи словесного символа «мышка»: с ним это часто бывало, в особенности после чтения пресерьезных трактатов, состоящих сплошь из набора невообразимых слов: всякая вещь, даже более того, – всякое название вещи после чтения этих трактатов казалось немыслимо, и наоборот: все мыслимое оказывалось совершенно безвещным, беспредметным. И по этому поводу Николай Аполлонович произнес вторично с обиженным видом.

      – «Мышка…»

      – «Точно так-с!»

      – «Где она? Послушайте, что вы сделали с мышкой?»

      – «С давишней-то? повыпускали на набережную…»

      – «Так ли?»

      – «Помилуйте, барин: как всегда».

      Николай Аполлонович отличался необыкновенной нежностью к этим маленьким тварям.

      Успокоенные относительно участи мышки, Николай Аполлонович с Александром Ивановичем тронулись в путь.

      Впрочем, оба тронулись в путь, потому что обоим и показалось, будто с лестничной балюстрады кто-то смотрит на них и пытливо, и грустно.

Высыпал, высыпал

&nb