Декабристы. Нестор Котляревский

свои руки с их руками, запой песню свободы!»

      Боже! Когда же сольются потоки

      В реку одну, как источник один!

      Да потечет сей поток-исполин,

      Ясный, как небо, как море широкий,

      И, увлажая полмира собой,

      Землю украсит могучей красой.

[«Славянские девы»]

      В стихах, в которых Одоевский говорил о России, ему приходилось неоднократно вспоминать о том лице, против которого он некогда поднял оружие. За исключением ранних стихов, на которые уже указано, Одоевский во всех своих словах о царе выдерживал тон восторженного почтения. Этот тон не был ему насильно навязан обстоятельствами, так как никто не заставлял его говорить об императоре, и если бы он питал к нему прежние враждебные чувства – он мог молчать. Нельзя видеть в этих словах также и умышленной лести, – в словах, которые были сказаны в тесном кругу, написаны для себя и не посланы по адресу.

      Впрочем, одно стихотворение Одоевского было написано с прямым умыслом и надеждой на то, что оно дойдет по адресу. Это – известное стихотворение «Послание к отцу» (1836).[118]

      Одни укоряли Одоевского за это стихотворение,[119] другие извиняли его тем, что поэту все дозволяется: и кадить, и льстить, и проклинать, и благословлять – лишь бы он делал это отборными музыкальными стихами. Сам же поэт смотрел на эти стихи как на единственную пилу, которой он мог перепилить железную решетку своей темницы и выйти на волю.[120] Дело в том, что это послание кончалось таким обращением к императору:

      Займется ли заря,

      Молю я солнышко-царя,

      И вот к нему мое моленье:

      Меня, о солнце, воскреси

      И дай мне на святой Руси

      Побыть, вздохнуть одно мгновенье!

         Взнеси опять мой бедный чёлн,

         Игралище безумных волн,

         На океан твоей державы,

         С небес мне кроткий луч пролей

         И грешной юности моей

         Не помяни ты в царстве славы!

      – и ходили слухи, что император, растроганный стихотворением, услышал просьбу Одоевского и разрешил ему перевод из Сибири на Кавказ.[121]

      Если этот слух верен, то все-таки не должно забывать, что у Одоевского были и другие стихотворения, в которых он говорил о царе в тех же выражениях и которые шефу жандармов не передавались. Заподозрить эти стихи в льстивой тенденции нет основания, да и написаны они к тому же с большой искренностью.

      Остается предположить – и в этом не будет никакой натяжки – что у Одоевского, как и у многих других его товарищей, очень скоро после катастрофы исчезло неприязненное чувство к тому лицу, которое их так жестоко покарало. И это понятно. Они были врагами не какого-либо лица, а известной системы, известного государственного порядка. Этот порядок не мог в их представлении соединяться с личностью молодого императора Николая Павловича, которого они мало знали; они были свидетелями

118

Оно ходило по рукам в массе списков. Один список был прислан в редакцию «Русской Старины» крестьянином Самсоновым. (Русская старина. 1875. Т. IX, с. 47).

119

В особенности Завалишин, который говорит, что Одоевский раньше наделял царское семейство самыми язвительными эпитетами, а затем написал это стихотворение. Завалишин Д. Декабристы. – Русский вестник. 1884. Т. II, с. 856–857.

120

Розен А. Записки. Лейпциг, 1870, с. 364.

121

Ср. с. 295: «Следует заметить, – справедливо указывает Н. Мазаев, – что эта милость коснулась не одного Одоевского, а одновременно и других декабристов, находившихся с ним в одном разряде». (Сочинения А. И. Одоевского. С. IX).