Порождение сына. Данир Дая

ради того, чтобы сейчас сгинуть трусом.

      Да и времена, где вопрошали правду, вымаливали героизм и вымогали ответы, раздирая глотку, прошли бесследно. Всех, кого надо, переломали. Кого переломать не удалось – исправили крышкой гроба.

      Правды о деревне, что в бреду устроила пир из человечины, из собственного соседа или жены, никому не узнать. Правды, как «двигали кровати» в коалиции стран по регулированию аномальной зоны.

      Про «Скрип», верхушка которой из финансовых убеждений прикрыла программу по помощи беженцам, после чего и возникли «пасынки», или же «Порождение сына».

      Всех этих ужасов некому рассказать: никто не станет говорить, никто не станет слушать. Люди смирились, что вдруг смогут стать подожжёнными в автобусе или теми, кто этот автобус подожжёт.

      Плевать, что их дочь может не вернуться домой, а найти её – приколоченной к гаражу с отрезанными ушами, которые зашьют вместо ореолов сосков. Найти дочь холодной, изуродованной, жертвой сектантов?

      Плевать. Мир давно живёт в статусе приближающегося судного дня, если можно назвать это жизнью. Мир давно живёт в ощущении, будто он – тень, не осознавшая своей гибели.

      «Сигаретку бы», – желал Макс несмотря, что прямо в моменте выпускает фантома наружу.

      Макс посмотрел на бычок между двух пальцев. Думал о самоубийстве. Запустивший себя клерк смел измываться над ним за то, что он продал свою совесть, а его идеи использовали без него.

      Ведь программу, которую Макс на пару с другом продумывал, искал инвесторов, отчаянных альтруистов, продвигал какое-то время на телеканалах, после чего стал там персоной нон-грата, украли.

      С его согласия, но добровольно-принудительного, выбитого вместе с передними зубами, рейдерски, именно по законам тех времён. Времён, когда никто не отучился не выбивать, а подписывать документы.

      После друг Макса охмурил его сестру, сам он стал нежеланным для всех групп страны. Ему обещали, что дадут время в прайм-тайм, неограниченный доход из налогов. Но он стал невидимкой.

      Макс мог вещать лишь той мелкой аудитории, что либо не имела критического мышления или воспитанного института репутации, либо родилась уже после всех перечисленных событий с ним. Не знала его.

      И ведь Максу предлагали начать жизнь с чистого листа где-нибудь в Южной Америке. Почему же он отказался? Сам он объяснял свой выбор глупостью и невозможностью думать, когда суставы вывернуты.

      Жалел ли он сейчас? Нет. Наверно, нет. Жена бы его так или иначе подала на развод и не хотела бы статус «жены декабриста». А так, хоть и изгоем, но он хотя бы раз в неделю мог провести время с сыном.

      По итогу Макс просрал всё: друга, которого продал, жену, которая боялась за будущее сына, карьеру, которую должен был закончить не в статусе журнашлюхи, а с пулей в голове.

      Отца он помнил смутно, мать – как ведьму. У него осталась только Ани-Мари. Которую сейчас тоже может просрать. Макс знал, что она рискнёт жизнью, чтобы проникнуть в Порог. Но не понимал, почему.

      Вдруг