Будни добровольца. В окопах Первой мировой. Эдлеф Кёппен

более узкая, местами потемнее.

      – Они тебе в жало стрельнут, если рыло не уберешь обратно, – говорит Кернер, стоя на дне окопа и глухо зевая.

      – Никогда не видел вражеского окопа.

      – Говори потише, обезьяна, или что, думаешь, у них там ушей нету? Ночью слышно за километры. В канун Рождества мы даже слышали колокола Арраса. Тише там.

      При этом Кернер придвигается к Райзигеру. Оба прислушиваются. Райзигер затаил дыхание. Чувствует, как сердце бьется об известняк.

      Странно: да, вдали слышно шумы. Собака хрипло взвывает пару раз. Вдруг воздух прорезает гудок локомотива. Еще слышно звон и грохот вагонов.

      Так это и есть враги?!

      Ни на миг не возникает у Райзигера осознания, что это враги. Всё это там шумит так похоже на обычную мирную жизнь. Лай собак, гудки паровозов, шум вагонов – почти что картины из его дома.

      Летом, в каникулы, когда тепло и от странного волнения августовской ночи невозможно заснуть, дома были именно такие шумы.

      Спутанные детские мечты обволокли всё вокруг. Вот соседская собака встревожилась при звуках чьих-то посторонних шагов. Вот поезд отправляется в странствие в неизведанные страны. И вот вагоны поехали, покачиваясь, сквозь ночь. А это старый извозчик, который часто возил доктора к больным. А еще линейка с уставшими седоками, едущими с летнего праздника. Вот возы с сеном, опоздавшие вернуться засветло и спешащие в амбары.

      Райзигер впивается взглядом в даль.

      – Эй, Райзигер.

      – Просто погоди.

      Кернер тычет в бок:

      – Спятил, парень? Нужно вернуться и притащить еще бруса. Если Старик застукает, нам не поздоровится. Пошли.

      Он спрыгивает и дергает Райзигера за шинель:

      – Давай уже, пошли. Знаешь ведь, каждое отделение должно сгонять по пять раз. Не поспешим – застрянем тут до утра.

      Трусцой припустили назад.

      В четвертый раз сбрасывая с себя груз на пост наблюдения, Райзигер пыхтит:

      – Чертовски тяжелая работа!

      Чувствует, что оба плеча намяло и теперь они болят. В изнеможении прислоняется он к стене траншеи и жует травинку.

      Кернер вытирает лоб тыльной стороной ладони.

      – Больше не можешь? Да, парень, ученье есть ученье… – Он поворачивает назад. – Ну, давай уже. Или хочешь полежать? Ну, я пошел, короче, ты ковыляй там следом.

      Райзигер, наконец, совсем один.

      «Тьфу ты черт, вот же каторга! И пить охота! Но где же пехота? Должно же здесь быть что-нибудь попить».

      Райзигер недолго сомневается: «А что мне будет? В конце концов, я молодой солдат, могу иногда и заблудиться».

      Делает несколько шагов вправо, за угол траншеи.

      Вдруг останавливается. Испуган. Перед ним человек. Тот не двигается, даже не поворачивает к нему головы, тихо покашливая.

      Ага, пехотинец!

      Райзигер (застенчиво):

      – Добрый вечер.

      Пехотинец наклоняет голову немного в сторону:

      – Из артиллерии?

      Начинают разговор.

      Так-так, артиллерист,