Стихи. 1964–1984. Виктор Кривулин

и пузырясь –

      в песок уходящую жизнь…

      Вино дорогое в подвалах,

      где плесень и сырость,

      цветы в состояньи подземном, прекрасном на вырост –

      все выйдет когда-то наружу,

      все в дух обратится.

      Вселенная запаха! примешь ли тленную душу

      цветов и цветов очевидца?

      обнимешь ли, гной из себя источая,

      всей памятью пьяной небывшего рая?..

Июнь 1971

      Пир

      Жирных цветов ярко-красные рты

      влагу прозрачную взгляда

      жадно пригубили – не отстранить.

      Что же ты, зренье, не радо,

      что же не счастливо ты

      самой возможностью жить?

      Я не смотрю, и опущены веки.

      Багровые тени мелькают

      хищными вспышками тьмы.

      Даже и в памяти не отпускают

      кровососущие губы! Навеки

      жертвы цветов шевелящихся – мы.

      Преображение в красноголовых,

      в отяжеляющих стебли свои

      болью и жизнью чужой –

      самая чистая форма любви,

      освобожденной от жеста и слова,

      тела земного, души неземной.

      Нечему слиться и не с чем сливаться!

      Есть обращение виденья в свет,

      судорога перехода,

      оборотней бесконечное братство,

      вечное сестринство – Смерть и Свобода –

      Пир человекоцветов.

Сентябрь 1972

      «Когда в руке цветок, то пальцы неуклюжи…»

      Когда в руке цветок, то пальцы неуклюжи,

      совсем чужие мне, настолько тяжелы,

      И хрупкой форме голос мой не нужен,

      когда он напряжен или простужен,

      когда он пуст, как темные углы.

      Когда в руке цветка трепещет тонкий запах,

      то кожа лепестков шершава и груба.

      О, где же не стеснен, и где не в жестких лапах,

      и где свободен дух от пальцев наших слабых –

      от своего свободолюбия раба?

1971

      «Лепесток на ладони и съежился и почернел…»

      Лепесток на ладони и съежился и почернел

      как невидимым пламенем тронут…

      Он отторжен от розы, несущей живую корону,

      он стремится назад к материнскому лону,

      но отдельная краткая жизнь – вот природа его и предел.

      Как мне страшны цветов иссыхание, корчи и хрип,

      пламя судорог и опаданье

      лепестков, шевелящихся в желтых морщинах страданья…

      Словно черви, летают они над садами!

      К чьим губам лепесток, изогнувшись, прилип,

      чьей ладони коснулся он, потным дрожа завитком,

      лишь тому приоткроется: рядом –

      одиночество розы, куста одиночество, сада.

      Одиночество города – ужас его и блокада.

      Одиночество родины в неком пространстве пустом.

1971

      «Здесь ум живой живет, но полудремлет…»

      Здесь ум живой живет, но полудремлет.

      Здесь ящерица-мысль недвижна средь камней.

      Лиловый зной как бы лелеет землю –

      но влажной лилии