Развод. Чужой ребенок. Лила Каттен

буду учить большое стихотворение про солдат. Приедут все-все школы с района.

      – Надо же. Я тобой очень горжусь.

      – Но я же еще ничего не сделала.

      – Но я знаю, что ты будешь лучшей, независимо от результата.

      В больнице меня оставили на три дня. Ушиб ноги был не таким сильным. Поясница тоже подлежала восстановлению. Остальные ссадины и синяки вообще не имели значения.

      Я не смотрел все эти дни новости. Не слышал ничего о последствиях и не спрашивал ничего у других. Мне требовалось время.

      Но когда я приехал домой, то столкнулся с той самой женщиной… той самой матерью, ребенка которой не спас и не знал, что ей сказать.

      Я просто не знал, кого она видит перед собой.

      Это была невысокая, лет тридцати пяти женщина. Ее глаза были пусты, а на голове повязан черный платок.

      Мила говорила мне, пока я был в больнице, что видела ее. Что вспомнила и маму девочки и самого ребенка соответственно. Да и СМИ об этом трубили. Поэтому сейчас знала кто перед нами. Я тоже знал.

      – Здравствуйте, – опираюсь на здоровую ногу и стараюсь стоять ровно, пока что мне это удается не очень хорошо. – Простите… Я…

      – Спасибо, что попытались, – говорит, всхлипывая.

      – Я пытался… клянусь…

      – Я знаю… – сипло отвечает она и развернувшись уходит.

      Не говоря ни слова, я опираюсь на временную трость и ухожу в подъезд.

      Дома была тишина. Я попросил Милу не устраивать званые обеды. Она даже Оксану отправила к своим родителям на выходные, потому что сегодня пятница.

      Жена с сестрой ходят где-то в гостиной, я же запираюсь в спальне и не планирую выходить.

      Потому что перед моими глазами ее глаза. И я не верю, что там не было обвиняющих проклятий. Не верю в то, что она сказала «спасибо».

      Это ложь.

      Это проклятая ложь, которая мне не нужна.

      Мила

      На этот раз именно я проснулась оттого, что Герман ворочался во сне.

      Он стонал протяжно и так больно, что у меня сжалось сердце.

      – Дорогой, – не прикасаюсь к нему сразу, чтобы не усилить ужас, который он испытывает. – Герман, прошу, проснись… слышишь? Это просто сон, милый.

      Но он зажмуривается все сильней и этот кошмар его не отпускает.

      Мои руки опускаются на его плечи, которые я сначала поглаживаю, затем приобнимаю.

      Его дыхание исходит из сжатых челюстей. Словно он его выплевывает из себя.

      – Все… все… Герман, это я Мила. Возвращайся ко мне. Возвращайся.

      Конечности мужа ощущаются будто стволы деревьев. Толстые и твердые. Впервые я ощутила что-то подобное. Но было не время пугаться и показывать свой страх.

      И когда он медленно стал успокаиваться, я тоже сбросила с себя первичный ужас и расслабилась.

      Его руки оплели меня и расположили на своей груди.

      – Как ты?

      – Будто все происходит заново в очередной раз.

      – Ох, – испускаю тяжелый вздох. – Ты ведь скажешь об этом на работе?

      – Если не скажу, сойду с ума. Которую ночь одно и то