Пошел купаться Уверлей. Сергей Высоцкий

Димитрий… – Полковник всегда так называл Якушевского, когда предстоял серьезный разговор, а других в отделе и не вели. – Расскажи-ка ты мне еще раз про попугая. Как его зовут? Кеша, что ли?

      – Павлуша. А вам зачем? Я же рассказывал подробно.

      – Да так… Захотелось еще раз твой голос услышать.

      – Ну, слушайте… – Капитан задумался. – Когда я вошел, показалось, что в комнате пусто. И вдруг голос: «Ну вот, и Димон пришлепал! Сейчас попросит опохмелиться!» – Представляете? Я удивился, хотел возразить, но тут увидел человека, молча пьющего коньяк. А потом и попугая, сидящего на шкафу. И он говорит: «трезвый».

      – Попугай?

      – Попугай.

      – Да уж…

      – Потом еще чего-то болтал… Хозяин кабинета, доцент Мамыкин, предложил мне выпить коньяку.

      Полковник крякнул.

      – Я подумал, может, у него язык развяжется?

      – Ну?

      – Не развязался. Мрачноватый мужчина.

      – А попугай?

      – Пропел: «Нас не догонишь».

      – В каком смысле?

      – Да это песня такая.

      – Ну-ну. Что дальше?

      – Хотел рассказать про травку и про аптеки.

      – Попугай?

      – Ну да. Вы же про него спрашиваете. – И улыбнулся. – А еще хотел рассказать, откуда дети берутся. Потом прошептал: «Эх, забыться бы на фиг!»

      Мамыкин отпирался, что не знает никакой Лиды, но попугай прошипел: «Врет, врет! Ушла. Злилась».

      – Была и ушла, – сказал полковник. И тут же поинтересовался: – А Мамыкин?

      – Признался, наконец, что была такая девица, Князева. Но защитилась и ушла. Уволилась.

      – Попугай никак не комментировал?

      – Прошипел: «Врет! Шушушу в уголке!» Я сразу подумал: влюблен товарищ Мамыкин.

      – Котик, – сказал полковник. – Как нежно! А чего же твоя Лида злилась?

      – Не моя, а наша.

      – Ладно, ладно. Наша. Но сердилась же? Лида – честные глаза.

      Якушевский нахмурился, но промолчал.

      – Ну почему же все так быстро у них распалось? Не знаешь?

      – Не знаю.

      – А если бы тебе девушка подарила фотографию с надписью «Милому Котику…», ты бы показал ее постороннему?

      – Да вы что?

      – Вот то-то и оно, – задумчиво пробормотал Ушан и нахмурился. – В прошлый раз, когда ты докладывал, я за что-то зацепился, а нынче нет. За что? Не могу вспомнить. Заспал, что ли?

      «Заспал! Так не бывает. Все-то вы помните, дорогой товарищ Ушан!» – подумал Якушевский. И сказал:

      – Он даже Пушкина знает. Хотел мне про «вихри снежные» рассказать.

      – Попугай?

      – Ага.

      – Ну а ты?

      – Сказал, чтобы заткнулся.

      – И он заткнулся?

      – Заткнулся.

      Ушан задумался.

      Потом с надеждой посмотрел на Дмитрия:

      – Может, ты о чем-то забыл? Птичка-то попалась тебе разговорчивая. Напрягись, Димитрий.

      – Да все я вам пересказал. Разве что мат…

      – Вот-вот! Про мат. Попка, что, матерился?

      – Да неудобно как-то. Чего повторяться?

      – А