Думки. Апокалипсическая поэма. Том второй. Артём Рящев

бы с чего, рука-то фальшивая.

      Концертмейстерша добежала до угла кабинета, развернулась и побежала обратно:

      – Что ты глазами мне тут моргаешь? – заорала она на капеллана, – Щелк!

      А капеллан весь скукожился, его тщедушное тельце еще меньше стало, голова на тонюсенькой шейке повисла, сейчас заплачет кажется.

      Хрясь! – лупанула Три Погибели капеллана со всего размаху, но снова только по фальшивой его руке.

      Стукнув капеллана, концертмейстерша побежала в противоположный угол кабинета, потом поскакала назад, но вдруг закаменела рядом со столом, занесла свой портновский метр у себя над плечом.

      – Отвечай! – закричала она, а капеллан вздрогнул. – Щелк!

      Я бы тоже вздрогнул, вопроса, на который Три Погибели так грозно требовала ответа, она по-моему так и не задала.

      Женя с Феньком на меня все наседают и наседают, а мне и схватиться не за что, вот я и схватился за бронзовую ручку дверей, чтоб они меня от замочной скважины не оттолкали.

      – Что там, что там? – шепчет Женя. – Там капеллана еще не убило, что он молчит? – и все сильней и сильней на меня наваливается.

      – Отвечай! – снова потребовала Три Погибели и занесла над капелланом портновский метр. – Щелк!

      – Прости меня, мама! – промямлил капеллан и в этот самый момент рука моя соскользнула, я нажал на бронзовую ручку, дверь растворилась и в кабинет капеллана, прямо на грязный ковер вывалился я, за мной и на меня Женя, а за Женей на Женю и на меня – Фенек.

      – Как так, мама?! – спросил я.

      Ничего умнее сказать, я, конечно же, не придумал.

      Хрясь! – опустился портновский метр.

      – Черт! – заорал капеллан, схватил со стола бронзовую чернильницу и запустил ей в меня.

      Капеллан промахнулся. Бронзовая чернильница, звеня и подпрыгивая, скатилась по лестницам сквозь несколько этажей, прокатилась по полу вестибюля кинотеатра «Космос», ударилась о что-то, о стеночку наверное, да так там внизу и затихла.

      IIX. Осмос

      Не сплю – традиция у меня такая. Ночь, а я опять не сплю. Уже третью подряд? Четвертую?

      Всю ночь капеллан скрипел у себя пером, потом шаги, шаги, шаги и снова перо – муки творчества. Перо скрипит бесчеловечно громко, на весь кинотеатр. Я представил себе, как слетают треугольными косяками дикие строчки его нового гимна по лестничным пролетам, через вестибюль и – к нам в кинозал. Расселись чернильные закорючки кто-где: по краю сцены как на жердочке, несколько – на табуреточке, по одной на каждом рожке настенных ламп, другие облепили кафедру. Ни одна не чирикнет, потому что в каждой смысла – ровным счетом ноль смысла в каждой. Они даже и на буквы-то не похожи, немые закорючки эти.

      Тюк! Тюк! – это капеллан опять пишущую машинку пробует, а она опять отказывается. Дзынь! – машинка дзынькнула своим звоночком, когда капеллан вырвал из нее бумажный лист. Наверное, он нажал на Я, а отпечаталась Ю. Или У. Что угодно могло отпечататься, только не то что он нажал.

      Витя на своем спортивном мате сам с собой все что-то ворочается туда-сюда, и сопит, и скулит, и стонет. Сегодня