Маленькие радости. Оливия Уэдсли

Ее интересовала только поэзия, романы же не привлекали ее внимания. Она читала без конца, отравляясь музыкой и чудом слов. Там, где она не понимала значения, она впитывала в себя чувственную душу великолепного ритма и движения стихов.

      Ум способной девушки в пятнадцать лет подобен мечу, который еще не был в действии, – он отточен и остер: обнажите его, и он сразу покажет свою силу. В течение долгих часов, проведенных в библиотеке, ум и чувства Тони пробудились к полной жизни. Ей не с кем было поделиться мыслями, которые возникали и бурно проносились в ее мозгу, и, однако, прочтя ту или другую поэму, она чувствовала такой безумный прилив жизненных сил, что ей казалось необходимым разделить его с кем-нибудь еще. Случай явился и поманил ее. Почему не выйти ей на улицу одной, без угрюмой прислуги, караулящей, как собака, каждый ее шаг? Солнце сияло, был божественный день.

      Она поднялась наверх, надела шляпу, захватила кошелечек. Скорей на улицу, которая вела на божий свет! Поток карет и колясок был виден в конце улицы. Она пошла по направлению к ним. Вышла на Риджент-стрит и остановилась, как очарованная. Одна лавка за другой тянули ее к себе.

      Молодой человек в шляпе на затылке и с папиросой в зубах посмотрел на нее. Он медленно пошел за ней и наконец подошел и приподнял шляпу.

      – Здравствуйте, – сказал он, улыбаясь ей. Она улыбнулась в ответ:

      – Здравствуйте.

      – Красивые вещицы, не правда ли? – и он показал пальцем в желтой перчатке на драгоценности, выставленные в одном из окон.

      Голос его показался Тони таким обычным и произношение тоже.

      – Вы уже пили чай? – спросил он. – Я чувствую, что нет, тогда пойдемте вместе, а?

      Это было настоящее приключение. Тони не задумываясь ответила согласием.

      Молодой человек широко оскалился.

      – Я догадался, что вы одна из этих маленьких канареек, – добавил он.

      Тони посмотрела с удивлением и рассмеялась. Он также рассмеялся и взял ее под руку.

      Этого она терпеть не могла, прикосновение всегда вызывало с ее стороны резкий отпор. Она не переносила, чтобы к ней прикасались люди, которых она не любит. Тони попыталась вырвать руку, но он держал ее крепче, все еще продолжая смеяться.

      Они дошли до угла Гросвенор-стрит и собирались перейти улицу, когда завернувший из-за угла мотор остановился перед ними.

      – Тони! – раздался голос из машины. Тони подняла глаза и увидела тетю.

      – Это моя тетя, леди Сомарец, – сказала она, обращаясь к молодому человеку. Тот пробормотал что-то и, освободив ее руку, повернулся и ушел.

      – Сядь, – сказала леди Сомарец, и голос ее резнул Тони, как ножом.

      Они ехали до дома в полном молчании.

      В будуаре Тони стояла и ждала.

      Нехорошо было то, что она вышла, нехорошо, потому что Мэннерс была необходимым элементом каждого ее выхода, а она ничего не сказала ей, и все-таки она не заслужила того каменного молчания, которое разразится раньше или позже обжигающей, как серная кислота, речью.

      – Ты раньше была