Человек из СССР. Пьесы 1927–1938. Владимир Набоков

стану будить его. До свидания, Федор Федорович, – так вас, кажется, величать? Коля, с меня сколько?

      Таубендорф. Полторы марки. Чаевые включены. До завтра, Марианночка, до завтра, Алеша. В половине девятого.

      Кузнецов. Аты, солнце, не путай. Я сказал – в восемь.

      Кузнецов и Марианна уходят.

      Федор Федорович (приподымает край оконной шторы, заглядывает). Удивительная вещь – ноги.

      Таубендорф. Тише, не разбудите старикана.

      Федор Федорович. По-моему, можно совсем потушить. И снять этот плакат. Вот уж напрасно я постарался. Цы-ган-ский хор.

      Таубендорф (зевает). Хо-ор. Да, плохо дело. Никто, кажется, не придет. Давайте, что ли, в двадцать одно похлопаем…

      Федор Федорович. Что ж – это можно…

      Они садятся у того же столика, где сидели Кузнецов и Марианна, и начинают играть. Ошивенский спит. Темновато.

      Занавес

      Действие II

      Комната. Налево окно во двор. В задней стене дверь в коридор. В левом углу зеленого цвета кушетка, на ней зеленая яйцевидная подушка; рядом столик с круглой лампой. У правой стены за зеленой ширмой постель: видна зрителю только металлическая шишка изножья. Посредине круглый стол под кружевной скатереткой. Подле него в кресле сидит Ольга Павловна Кузнецова и вышивает шелковую сорочку. Она в очень простом темном платье, не совсем модном: оно просторнее и дольше, чем носят теперь; лицо молодое, мягкое; в нежных чертах и в гладкой прическе есть что-то девичье. Комната – обыкновенная комната обыкновенного берлинского пансиона, с потугами на буржуазное благополучие, с псевдоперсидским ковром, с двумя зеркалами: одно в дверце пузатого шкапа у правой стены, другое – овальное – на задней стене; во всем какая-то неприятная пухлявая круглота – в креслах, в зеленом абажуре, в очертаньях ширмы, – словно комната развилась по концентрическим кругам, которые застыли там – пуфом, тут – огромной тарелкой, прилепившейся к пионистой обойной бумаге и родившей, как водяной круг, еще несколько штук помельче по всей задней стене. Окно полуоткрыто – весна, светло; время – послеобеденное. За окном слышны звуки очень плохой скрипки. Вышивая, Ольга Павловна прислушивается, улыбается. Скрипка последний раз потянулась, всхлипнула и умолкла. Пауза. Затем за дверью голос Кузнецова: «Wo ist mein<e> Frau?» и сердитый голос горничной: «Da – nachste Tur»[4].

      Ольга Павловна (все бросает, бежит к двери, открывает ее). Алеша, я здесь. Иди сюда.

      Кузнецов (входит, через руку перекинут макинтош). Здравствуй. Что за манера сидеть в чужой комнате?

      Ольга Павловна. Марианна ничего не имеет против. А у меня в комнате убирают – я поздно встала. Клади пальто.

      Кузнецов. А она сама-то где?

      Ольга Павловна. Право, не знаю. Ушла куда-то. Не знаю. Алеша, уже прошло четыре дня, а я прямо не могу привыкнуть к тому, что ты в Берлине, что ты ко мне приходишь —

      Кузнецов (прогуливается, поднимает со столика снимок в рамке). Тут жарко и скверно пахнет духами. Кто этот субъект?

      Ольга Павловна. – что не нужно ждать от тебя писем, думать о том,

4

«Где моя жена?» – «Там – следующая дверь» (нем.).