Печать Соломона. Рик Янси

пошел за ней на стоянку для выпускников и забрался в желтую «миату». Эшли любила ездить на большой скорости и не соблюдала дистанцию, но верх «миаты» был поднят, день выдался солнечным, девушка она была загорелая, так что с ее манерой вести машину я готов был смириться.

      – В Огайо, где я рос, у нас была соседка. – Из-за ветра пришлось повысить голос. – Так вот, та старая леди подбирала всех бродячих собак в нашем районе.

      – Зачем?

      – Жалела.

      – Ты думаешь, что я тебя жалею?

      Я пожал плечами.

      – А тебе не кажется, что ты еще слишком молод, чтобы быть циником, Альфред?

      – Такие, как ты, обычно не замечают таких, как я.

      – А может, мне с тобой интересно. Слушай, я проголодалась, – заявила Эшли. – Хочешь, прокатимся к «Стейк-энд-Шейк»?

      Ответа Эшли дожидаться не стала. Она вырулила на линию обслуживания «на ходу» и заказала два больших шоколадных коктейля, два двойных бургера и две порции картошки фри.

      Забрав все это, Эшли заехала на стоянку и остановилась под брэдфордской грушей, крона которой напоминала застывший взрыв из красных листьев. От молочного коктейля меня бросило в дрожь и появилась эта острая боль в глазах. Эшли уплела свой бургер и картошку так, будто не ела несколько дней. Правда, я уже встречал стройных девушек, которые способны на такое.

      – А ты реально загорела, – сказал я. – Не боишься заболеть раком кожи?

      – Солнце – моя жизнь, – ответила Эшли, и это, как я понял, означало, что ей плевать на рак.

      – Моя мама умерла от рака кожи, – сообщил я.

      – У тебя и мама умерла?

      Я кивнул:

      – Мама. Папа. Дядя.

      – Получается, моя жизнь была безоблачной, – сказала Эшли. – Со мной ничего подобного не случалось. Ну, как у тебя с мамой, папой и дядей.

      – О, потерь у меня было намного больше. Я давно со счета сбился. То есть нет, это неправда. Я их все время пересчитываю. Я никому об этом не говорил, кроме моего психиатра. Он не в счет, а я вот тоже умер.

      – Ты умер?

      – Да, и потом вернулся, – кивнул я. – Но иногда у меня возникает чувство, будто я зомби, только пожирать людей нет никакого желания и одеваюсь я получше. Наверно, это цена того, чтобы еще покоптить тут небо. Знаешь, как пауки поедают своих жертв? Они высасывают из них все соки. Тело, то есть оболочка или там скорлупа, остается, а жизнь уходит. Вот и я так себя ощущаю. Ходячая оболочка Кроппа.

      Эшли втянула через соломинку изрядную порцию коктейля, не отрывая от меня глаз.

      – Альфред, все течет, все меняется, – сочувственно сказала она. – Тебе обязательно станет лучше.

      – Откуда ты знаешь?

      – Ты же рыцарь. Ты из хороших.

      Мне очень хотелось ей верить. Рыцарей не осталось, но хорошие еще были.

      Упоминание рыцарей заставило меня вспомнить последнего из них, Беннасио, и его дочь Наталию, самую красивую девушку, какую я встречал. Когда мы виделись в последний раз, она меня поцеловала. Я много думал о Наталии, о том, где она, и волновался, все ли с ней в порядке, – она ведь, как и я, была сиротой. Но если честно, то в основном я думал о ней из-за ее необыкновенной красоты.

      Мы